Позорный столб (Белый август)Роман
Шрифт:
— Вот, — сказал он.
Потом он подробнейшим образом объяснил, что надо делать. Заставил Эгето повторить. Эгето согласно инструкции подождал еще минут пять.
«О чем говорить?» — думал он.
— Тихий домик, — сказал он наконец.
Хозяин пробурчал что-то неопределенное.
— Хороши фиалки! — продолжал Эгето.
— С ними хлопот много, — пожав плечами, сказал Каллош.
Оба помолчали.
— Да, — опять заговорил Эгето, краешком глаза поглядывая на собеседника, — если б можно было тут… кого-нибудь спрятать… На время!
Каллош
— Вам это поручили? — спросил он неторопливо.
Щеки Эгето окрасил слабый румянец.
— Как вам сказать… Нет, — сказал он.
— Так к чему этот разговор? — спросил Каллош, и взгляд его сделался холодным.
— Вы правы! — сказал Эгето.
Каллош улыбнулся, гость встал и взял корзинку; хотя корзинка была небольшая, но оказалась очень тяжелой.
— Благодарю, — сказал Эгето, — извините.
Они подали друг другу руки. Эгето направился к выходу.
— Вы знаете, что в этой корзине? — спросил Каллош.
— Постельное белье! — ответил, не задумываясь, Эгето.
Каллош улыбнулся.
— Не спускайте с нее глаз, — сказал он, — будьте осторожны… Передайте, что здесь соседи как будто стали подглядывать.
Подойдя к воротам, он посмотрел в глазок и лишь после этого выпустил Эгето.
Когда Эгето шагал по улочке Ибойя, при одном неосторожном движении в корзине звякнуло что-то металлическое. Навстречу ему, тяжело дыша, подымались в гору две женщины с сумками. На него они не обратили никакого внимания, так как были поглощены увлекательным разговором.
На площадке трамвая он некоторое время ехал в обществе двух полицейских. У одного из них он спросил, который час.
— Что, в путь собрались? — поинтересовался второй полицейский.
— Вроде бы гак! — уклончиво ответил Эгето. «Хорошо, что я надел шляпу», — подумал он.
В общем в трамвае все сошло гладко.
В восемь часов десять минут он был у церкви Кристины и, следуя инструкции, вошел в небольшую табачную лавочку на углу улиц Напхедь и Месарош, когда часы на башне показывали ровно восемь часов пятнадцать минут. Он знал, что табачная лавка принадлежит двум старым девам, которых звали Луйза и Лина. В лавке находилась одна из них — он так никогда и не узнал которая. Эгето подошел к прилавку и поставил корзину у левой ноги. В это время в лавку вошел какой-то человек.
— Прошу вас, три загородные почтовые открытки, — сказал Эгето. — Сколько с меня?
— А мне две, — сказал вошедший, подходя в это время к прилавку.
Корзина оказалась от него справа.
— Я не тороплюсь, — сказал Эгето. — Может быть, сперва вы обслужите этого господина.
Табачница подала открытки второму клиенту. Тот заплатил, взял корзину и, не взглянув на Эгето, вышел. Эгето еще несколько минут перебирал открытки с картинками, потом вышел и он.
Когда он вновь очутился на улице, часы на церкви Кристины показывали восемь часов двадцать три минуты. Он посмотрел по сторонам; человека с корзиной нигде не было видно, и на улице не чувствовалось ничего настораживающего. Его
Только-то и всего! Барышня-табачница ничего не заметила.
Еще не было половины девятого. «Когда передадите, примерно с час будьте в тех местах, не привлекая к себе внимания. Проверьте, нет ли. чего-нибудь подозрительного вокруг вас. Посидите в кафе „Филадельфия“. Почитайте газету». Так ему было сказано. Этими шестьюдесятью минутами надо создать изоляцию, не допустить чтобы связь отдельных звеньев была обнаружена. Если он заметит вокруг себя что-нибудь подозрительное, то не должен идти на улицу Крушпер.
Тихий утренний час, незнакомый будайский район, праздничный костюм, чужое имя — все это создавало условия для конспирации. В грохоте и сутолоке большого города, где царил хаос и на каждом шагу подстерегало предательство, Эгето оказался в полнейшем одиночестве, как всякий, кто находится на нелегальном положении. Одиночество ли это? Нет, это не одиночество; по всей вероятности, именно это и было самой прочной связью с будущим. Хорошо, что он надел свой праздничный костюм; человек в кепке и военном кителе в этом районе слишком бросался бы в глаза и не мог бы войти в фешенебельное кафе.
«Они предусмотрели каждую деталь», — с удовлетворением думал Эгето. Он наискось пересек улицу Месарош и вышел к церкви. Двое будайских господ сняли шляпы, какая-то дама осенила себя крестом. Из церкви в этот момент вышел высокий и толстый мужчина. Сперва Эгето заметил лишь его сутулую спину, но и по спине он сразу узнал его. Он несколько удивился и встал на углу, желая, чтобы тот, высокий, перешел улицу первым; он надеялся — ведь тот был близорук, — что мужчина не заметит его. Они находились на расстоянии примерно трех шагов друг от друга.
Высокий человек мгновение размышлял — он, должно быть, глубоко задумался, и Эгето казалось, что он слышит, как тот что-то бормочет себе под нос, — затем решительно сошел с панели и стал переходить улицу. Но тут ему засигналила мчавшаяся машина; он вздрогнул и попятился. Тогда на него чуть не наехал навьюченный трехколесный велосипед. Котелок свалился с его головы и зигзагами покатился к водосточной трубе. Близорукий человек растерянно оглянулся, лицо его было пунцовым, в руке он держал палку. Какой-то уличный мальчишка, наблюдая за ним, надрывался от смеха.
«Я отвернусь», — подумал Эгето; но вместо того, чтобы отвернуться, безотчетно шагнул за шляпой.
В этот момент толстяк сделал два прыжка и мелко засеменил, пытаясь схватить вероломную шляпу, и чуть не налетел на Эгето, который уже успел ее поднять.
— Черт побери! — пробормотал Эгето, сердясь на себя за свою непоследовательность.
— Ференц! — проговорил толстяк, с испугом глядя на свою шляпу, которую Эгето молча протягивал ему. — Боже мой! — добавил он тихо.
Эгето стоял, засунув руки в карманы. Маршалко держал в руках котелок.