Позволь мне верить в чудеса
Шрифт:
Не вытащил руку, не усмехнулся даже, не фыркнул.
Просто следил, как Аня достает наконец-то стакан, ставит на стол, снова смотрит на него…
И снова не просит подвинуться в сторону от раковины, чтобы она могла включить питьевой краник, а тянется через него, теперь прижимаясь все к той же руке уже голой кожей живота. Нежного и горячего, тут же покрывшегося мурашками…
Наверное, не хотела бы, чтобы Корнея видел, что руки трясутся, но с этим пока справляться не умела.
— Вы не хотите? — наверное, надеялась, что пары «нечаянных» касаний будет
Поэтому он оставался внешне спокойным, когда Аня наклонялась еще больше, чтобы закрутить краник, когда отрывалась от столешницы и его руки соответственно, когда поворачивалась, прижимаясь к столешнице… И руке соответственно… Уже мягким местом… Спросила, глядя, как всегда, прямо и честно… Наивно и искренне…
Так, что Корнею стало очевидно — есть в ней кокетство. Все в ней есть.
— Я уже попил. Спасибо.
Даже больше, чем требуется, кажется… Все дело в смелости. Сегодня она проснулась вместе с хозяйкой.
Ведь играла Аня по-своему прекрасно, наивно, конечно, но в этом свой шарм. Держать лицо до последнего, зная, что тебя видят насквозь — редкое умение.
И пусть хорошо изучившему Аню Корнею было очевидно — девочка нервничает жутко (шея в пятнах, пальцы на руках еле удерживают стакан, а на ногах неестественно поджаты). Но он не высмеивает ее за это… И на чистую воду не выводит. Потому что она старается. Передергивает плечами, будто бы легкомысленно. Смотрит в глаза, несет стакан к губам…
Делает глоток, не разрывая зрительный контакт… И еще один… И еще… Отрывает стекло от блестящих влагой губ, улыбается.
— Вкусная вода… — произносит невпопад, ставит стакан на стол, не глядя, к себе за спину. Явно рискует разлить… Но она вообще сегодня явно рискует. Ведь не ретируется обратно в норку тут же. А смотрит и ждет… Чего-то.
— В курсе. Своими руками скважину рыл.
На откровенно ёрнический ответ Корнея реагирует не как всегда, смутившись, а смотрит удивленно, моментально увеличив глаза… И произносит восторженное:
— Да вы что-о-о… — протягивает последний звук, сначала покачивая головой, а потом спуская взгляд с лица вниз до плеч… Будто действительно представляет его с лопатой, роющим скважину. Или что-то другое представляет… Как и он.
— Допивать будешь? — и пусть самое мудрое, что можно сделать мужчина, это развернуться и уйти, оставив ее наедине с собственными играми в обольстительницу, но Корней не ведет себя так даже сейчас. Кивает на почти полный стакан, потом снова смотрит на Аню. Сначала лицо, потом шея, грудь, живот, майку на котором давно пора бы одернуть, выглядывающие косточки, которые так хорошо ощущались… И она сама прекрасно это понимает…
Но вместо этого синхронно с тем, как Корнея скользит взглядом уже по ногам, отрывает левую от пола, чуть сгибая в колене, устраивает ступню на дереве нижнего кухонного ящика, отчаянно борясь со скольжением… Потому что так, очевидно, собственная поза ей кажется более эффектным. А Корнею,
— Да. Вы идите. Я медленно пью просто. Не бойтесь, свет выключу…
Аня изо всех старалась говорить спокойно, но истеричные нотки все же проскакивали. Вероятно, она-то надеялась, что все будет куда быстрее… Куда легче… А он артачится. Но дело в том, что с ним же вообще нелегко. Впрочем, как и с ней.
— Ну-ну. Выключит она.
Способной довести до белого каления своей наивностью и беспечностью. Не умеющей толком заигрывать и провоцировать, но проблема в том, что в ее случае это даровано природой — манить своими большими глазами таких великовозрастных идиотов, как он. Совершенно точно осознающих, что с ними пытаются играть… И принимающих эту игру.
Как бы Аня ни убеждала себя, что ожидает его реакции на свой наивный, местами даже стыдный, флирт… Но когда мужская рука переместилась со столешницы на талию, а потом ее резко крутнуло, впечатывая спиной в дверь посудного шкафа, отозвавшегося дребезжанием стекла, она не сдержала писк. Улетела бы к чертям, не придержи ее еще и вторая мужская рука, не забрось параллельно Высоцкий ее кисти себе на шею, не прижми своими ногами ее ноги к тому же шкафу…
— Ты зачем тигра за усы дергаешь? — он спрашивал требовательно, Ане даже казалось, что стоило бы испугаться, но то, что при этом одна из рук скользнула от пупка до поясницы, накрыла ткань шорт, сжимая с силой «идеально легшее» полушарие, выбило из мыслей любой страх. Растянуло девичьи губы в улыбке, заставило приподняться на носочки, одновременно стараясь стать ближе и напрячь ягодицы, организовывая мнущим материю мужским пальцам достойное сопротивление…
Высоцкий немного сгорбился, приблизился к ее лицу, зачем-то провел носом по щеке, задел губами угол губ, щекоча их шепотом:
— А, зайка? — спросил еще раз, но не настаивал на том, чтобы ответ был моментальным. Потому что не увернулся, когда Аня немного повернула голову, подставляя губы под поцелуй.
Поймал взгляд — откровенно просящий… И не смог бы отказать. Впечатался ртом в рот. Так же, как когда-то ночью. Ныряя сразу глубоко. Сразу бесстыже. Поцелуем, сложно совместимым с полноценным дыханием… Когда колючий мужской подбородок царапает кожу до раздражения, а девичье тело пробирает озноб от того, насколько это приятно. А еще от того, что в ход идет уже вторая его рука, ныряя зачем-то под майку… Скользя по коже вверх, замирая под грудью… Щекоча там…
— Отвечай давай…
И это настолько по-новому волнующе, что Аня не сдерживает «ох», выпуская его в губы Высоцкого за секунду до того, как он отрывается, смотрит в лицо, прищурившись…
И гладит большим пальцем под грудью, прекрасно понимая, чего ей хочется, и о чем в жизни не попросит…
— У вас нет усов.
Аня же произносит откровенную глупость, даже не стыдясь. Ведь по делу-то ответить нечего. Дергает. Наверняка совсем по-профански. Зачем — не знает. Но с чего-то ведь надо начинать…