Правда против лжи. О Великой Отечественной войне

Огнев Александр Васильевич

В 2000 г. на конференции в Великом Новгороде я критиковал ряд пособий по литературе, которые внедряли в сознание студентов нигилистическое отношение к России, снижали значение правдивых произведений об Отечественной войне, и отметил: раньше в МГУ издавали интересные работы о Шолохове, а теперь Кормилов, освещая его творчество, отличился замшелым антикоммунизмом и непрофессиональным подходом к литературе. Он слушал меня и не ответил на критику Впрочем, ответ был дан — позже. 14–15.11.2002 г. на филфаке МГУ состоялась научная конференция «Традиции русской классики XX века и современность». Я послал туда заявку на выступление «Тема Великой Отечественной войны в литературно-общественном контексте 1990–2000-х гг.». Меня не включили в число участников конференции, хотя я много лет сотрудничал с кафедрой советской литературы МГУ, был членом специализированного совета по защите диссертаций, не раз выступал на нем оппонентом, мои аспиранты там защищали диссертации. Этот мелкий факт отразил симптоматичный смысл: либералы воочию выявили свою антинародную сущность, нравственное и политическое банкротство, они вводят цензуру, у них нет аргументов, чтобы в очных схватках убедительно отвечать на критику их предвзятых оценок советской литературы.

В 2001 г. профессор В. В. Мусатов опубликовал в "Высшей школе" учебное пособие «История русской литературы первой половины XX века (советский

период)». Он признавал, что «Тихий Дон» — эпохальное произведение, но творчество Шолохова не отнес к «мировой классике». Почему? Он все еще твердо не знает, кто же автор лучшей эпопеи XX века: «Сложность осмысления «Тихого Дона» состоит в том, что еще в 1928 г. появились слухи, будто роман был написан погибшим казачьим офицером, а Шолохов лишь воспользовался попавшей к нему случайно рукописью. Но после обращения в «Правду» в 1929 г. с протестующим письмом писателей А. Серафимовича, В. Ставского, В. Киршона, А. Фадеева и критика Л. Авербаха слухи прекратились». Шолохов передал тогда правлению РАПП планы и наброски, автографы первой, второй и три четверти третьей книги 'Тихого Дона". Была создана комиссия из названных авторов, они изучили черновики рукописи и сообщили в «Правде», что "никаких материалов, порочащих работу т. Шолохова, нет и не может быть", что писатели, работающие с ним не один год, "знают весь его творческий путь, его работу в течение нескольких лет над 'Тихим Доном", материалы, которые он собирал и изучал, работая над романом, черновики его рукописей". Комиссия расценила как "злостную клевету" заявления о том, что 'Тихий Дон" "является якобы плагиатом с чужой рукописи". Один этот вывод позволяет не верить новым измышлениям. Но Мусатов напомнил: «И. Н. Медведева-Томашевская — (не только жена известного пушкиниста Б. В. Томашевского, но и прекрасный текстолог)» в 1974 г. издала в Париже книгу «Стремя «Тихого Дона», «где догадки об анонимном авторе приобрели вид текстологической проблемы». Она полагала, что «Шолохов не является автором романа» и исходила «из мысли о том, что автор — донской писатель Федор Дмитриевич Крюков». Американский ученый Г. Ермолаев обнаружил в опусе этого «прекрасного текстолога» «непомерное количество ошибок и неточностей», в течение своей работы над 'Тихим Доном" автор «не был как следует знаком ни с его текстом, ни с историческими событиями», его исследовательский подход «отличается не столько доскональным изучением текста и фактов, сколько игрой фантазии, недоказуемыми догадками и произвольными толкованиями, основанными нередко на ошибочных предпосылках" (Рл. 1991.№ 4. С.42). Мусатов прибегнул к помощи и Р. Медведева, который в книге «Кто написал Тихий Дон»? (Париж.1975) подверг сомнению «авторство Шолохова». Камня на камне не осталось от дилетантских работ Медведева после выступлений исследователей Шолохова в печати. Знаком ли с ними Мусатов? Он отметил, что «в полемику включилась шведско-норвежская группа исследователей, вступивших в защиту Лауреата Нобелевской премии…Их вывод был однозначен — все произведения Шолохова написаны одним и тем же автором». И после этою он так выразил свое отношение к авторству «Тихого Дона»: «В настоящее время накопилась целая литература в защиту обеих точек зрения, и окончательного вывода ждать видимо, придется еще долго. См.: Загадки и тайны Тихого Дона» (под ред. Г. Порфирьева). Самара 1995. Колодный Л. Кто написал «Тихий Дон». Хроника одного поиска М.1995». Называя антишолоховские опусы, он «забыл» о работах, разоблачающих их антинаучные «исследовательские» приемы и клеветнические выводы.

Он отнес к мировой классике прозу М Горького, А. Платонова, И. Бабеля, М Зощенко, поэзию А. Ахматовой, О. Мандельштама, Б. Пастернака, Н. Клюева, С. Есенина, В. Маяковского, Н. Заболоцкого. А. Твардовский «забыт», неужели он значит меньше Мандельштама? А. Толстой, Л. Леонов и А. Фадеев в этот ряд тоже не попали, их творчество, выходит, уступает прозе Бабеля? Мусатов уверяет: «30-е годы стали испытанием для многих, кто блистательно вошел в литературу в 20-е. Именно в этот период не выдерживают искушения и, уступая государству, нравственно ломаются чрезвычайно одаренные писатели — Константин Федин, Леонид Леонов, Алексей Толстой, Александр Фадеев (этот ряд можно продолжить). Написанное ими в 30-е и последующие годы, прежде всего такие крупные произведения, как трилогия Федина («Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер») и А. Толстого («Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро»), роман Леонова «Русский лес», незавершенный замысел Фадеева «Черная металлургия», представляют собой грустное свидетельство насилия над собственным талантом». Но что бы ни писали мусатовы, которым претит патриотизм А. Толстого, «Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро» остается русской советской классикой. Его шпыняют за то, что он писал о Сталине. О нем панегирически писали Пастернак и Мандельштам, но о них не пишут, что они сломались. Почему? Федину мстят за то, что он возглавлял Союз писателей СССР и выступил против публикации романа Пастернака «Доктор Живаго». Не понятно, на каком основании сделан вывод о том, что он сломался, что его трилогия — неудача. Еще труднее понять, когда в этом упрекают Леонова. В годы войны он весь свой великолепный талант отдал защите Родины, писал вдохновенные патриотические статьи, создал пьесу «Нашествие», вошедшую в золотой фонд советской драматургии. Либералы бездоказательно объявляют его «сервильным» потому, что предательство ими народных интересов он правдиво изобразил в первоклассном романе «Русский лес». Им глубоко чужд остро проявляющийся национально-русский характер его творчества.

Фадеев не «сломался» в 30-е годы, во время войны он написал ряд обжигающих душу статей и прекрасный роман «Молодая гвардия». Л. Бородин, живший в несогласии с советской властью и пострадавший от нее, писал: «Молодая гвардия» — это просто часть моей жизни. Впервые я прочитал о Краснодоне книгу двух журналистов «Сердца смелых», мне было всего шесть лет, я был тогда в детском доме. Нам читали книжку вслух, а потом я сам перечитывал. Когда вышла фадеевская «Молодая гвардия», я уже всё это знал. Тем более читал взахлёб и первый вариант, и поздний, исправленный. Конечно, то, что Фадееву Иосиф Виссарионович посоветовал, я воспринимал с иронией, но имена для меня так и остались на всю жизнь, как герои. Я и сейчас могу назвать половину из молодогвардейцев — до полусотни — по именам — У меня мечта была — попасть в музей Краснодона, но так и не довелось» (Дл. № 4.2002). Писатель Р. Эсенов поведал в 2001 г.: «Я был настолько увлечен произведениями Фурманова, Серафимовича, А. Толстого, Фадеева, Н. Островского, так самозабвенно жил помыслами легендарных героев их книг, что в пору отрочества мысленно упрекал отца, почему он…в 19 лет не стал бригадным комиссаром, скажем, как А. Фадеев…Читал «Молодую гвардию» и переработанной, то есть в новой редакции, в чем современная критика усматривает творческую трагедию художника. Позволю спросить: разве есть лучшее, более значительное произведение о том суровом времени? В советской литературе это, пожалуй, единственная

книга о советской молодежи, доказавшей в лихолетье свою преданность идеалам революции, по зову сердца вставшей на защиту Родины. «Молодая гвардия» создана по велению жизни, по горячим следам событий, и ее историческая ценность в том, что она стала настольной книгой современников, не сомневаюсь, ее по достоинству оценят и грядущие поколения читателей».

Кременцов считает, что писатель не должен заниматься политикой, иначе пострадает творчество: «Справедливость этой мысли многократно подтвердилась судьбами многих писателей: А. Толстого и К. Федина, А. Суркова и Н. Тихонова, Б. Распутина и В. Белова, Ю. Бондарева и Е. Евтушенко и особенно А. Фадеева». Но вне политики не были А, Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович, Б. Васильев, Г. Бакланов, Г. Владимов? Почему они «забыты»? Не потому ли, что они участвовали в разрушении советского строя? Творчество незаурядно талантливого Фадеева пострадало «от политики», но «Разгром» и «Молодая гвардия» — советская классика Они проигнорированы в пособии. «Разгром» лишь называется в ряду других произведений, «Молодой гвардии» уделено 9 строк. Они чужды по своей идейно-эстетической направленности Кременцову, но хуже другое: он плохо изучил творчество Фадеева и делал выводы вопреки фактам. Он напрасно приписал его к писателям, которые в изображении большевиков создали «стереотип показывать их людьми громадного роста, обладающих большой физической силой и зычным голосом, не ведающими сомнений и человеческих слабостей, прямолинейными в мыслях и в поведении». В «Разгроме» большевик Левинсон показан физически слабым, говорившим «тихим голосом»: «Он был такой маленький, неказистый на вид — весь состоял из шапки, рыжей бороды да ичигов выше колен». И не был он прямолинейным «в мыслях и поведении». Кременцов утверждает, что Фадеев во второй редакции «Молодой гвардии» «ввел образы партийных руководителей (Проценко, Аютикова, Баракова)». Но Проценко и Лютиков действовали и в первой редакции романа, другое дело, что они после его доработки заняли в нем более заметное место, наглядно раскрывая мысль о руководящей роли партии в борьбе юных героев против фашизма

Строительство государственной и хозяйственной жизни на основе либеральной идеологии загнали Россию в черную яму. Под воздействием очевидного кризиса «демократической» власти издательству «Высшая школа» и его авторам приходится отступать от позиций тотального умаления достижений советской литературы, В пособии Кременцова не зачеркнуты романы «Первые радости» и «Необыкновенное лето» Федина, «Русский лес» Леонова, поэзия Маяковского, роман Островского «Как закалялась сталь», отмечено, что «творчество Горького — золотой фонд русской культуры и истории», что «деятельность Толстого-публициста — настоящий подвиг» в годы Отечественной войны, тогда он написал ряд прекрасных публицистических статей и рассказов, помогающих нашим людям воевать. Утверждая (без убедительных мотивировок), что в трилогии Толстого «Сестры», «Восемнадцатый год», «Хмурое утро» «от книги к книге угасал талант писателя» Кременцов вместе с тем несколько отошел от безоговорочного отрицания ее весомых достоинств:

«Сегодня «стратегия» Толстого, старавшегося во что бы то ни стало доказать благородство и необходимость идеалов большевизма, выглядит анахронизмом. Но его многочисленные живые, впечатляющие эпизоды жизни любимых героев, созданные талантливым художником, искренне волнуют читатели, доставляют ему эстетическую радость». Здесь он очень просто разобрался с идеалами большевиков, припечатал им «анахронизм» — и дело с концом. В таком же духе пишет в своем пособии «Русская литература XX века» и Голубков: в «Разгроме» Фадеева «герои увлечены идеалами, которые они вовсе не осознают как утопические». Соответствуют ли такие выводы правде истории? Не об эту ли «утопию» споткнулся германский фашизм? Не она ли помогла превратить СССР в могучую державу?

Кременцов писал во введении: «многовековой опыт развития искусства доказал, что художественные произведения оцениваются независимо от идеологических соображений и места писателя в государственной иерархии». Но был ли он свободен от воздействия либеральной идеологии, когда писал о советской литературе: «В новых произведениях воспевались гордыня («Нам нет преград ни в море, ни на суше…»), самонадеянность («Мы не можем ждать милостей от природы), похвальба («Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»), жестокость («Если враг не сдается, его уничтожают» и особенно ложь, разрушавшие моральные устои личности и человека»? Если говорить о лжи, то в этом «демократы» побили все рекорды. Последнее дело — оценивать направленность литературы броской цитатой, выхваченной из конкретного общественного контекста Кременцов не приемлет оптимизм советских произведений, выходит, нашим писателям надо было не хвалить свою Родину, не воспитывать в читателях чувство патриотизма, а чернить ее, чем занимаются либералы.

В пособии отмечено, что в монографических главах рассказывается о «творчестве писателей, которые составляют гордость русской литературы и получили мировое признание». К ним отнесен Саша Соколов, о котором М. Л. Кременцова пишет. «Чтобы прочитать Соколова, необходимо забыть многое из того, что известно о романе, о литературе вообще. В противном случае не будет никакого другого впечатления, кроме недоумения». Это «недоумение» и остается после прочтения ее главы, в ней проблема «жизнь и литература» отошла в сторону, уступив место рассмотрению формалистических вывертов. И вот что поражает: Соколову уделена 21 страница текста, больше, чем Горькому, Маяковскому, Есенину, Ахматовой, Солженицыну. Не удостоились монографического анализа Фадеев, Исаковский, Абрамов, Шукшин, Бондарев, Белов, Астафьев. Неужели они значат меньше, чем заурядный Саша Соколов? Чем объяснить такую избирательность? Тем, что он стал эмигрантом «колбасной» волны? Не слишком ли наивно объяснение: «отсутствие тех или иных писательских фамилий не следует расценивать как попытку дискриминации»? Как же это надо оценить? Почему Д Самойлова наградили отдельной главой, а полностью забыты В. Луговской, В. Федоров, Е. Исаев, чьи успехи в поэзии отнюдь не менее значительны?

Либералы превозносят элитарное искусство, оторванное от народных запросов. Мусатов отнес к эпохальным произведениям «Стихи о неизвестном солдате» Мандельштама, но среди них нет лучшей русской поэмы XX века «Василий Теркин» Твардовского, великолепного стихотворения «Враги сожгли родную хату» Исаковского. В пособии под редакцией Кременцова М. Яковлев посчитал, что источником творчества Мандельштама «представляются мировая культура и стихия языка, или точнее, стихия живого языка — речи». Он привел запись А. Блока о нем: «Его стихи возникают из снов — очень своеобразных, лежащих в области искусства только». Яковлев заключил, что «поэзия конца 30-х годов завершила» творческий путь Мандельштама «единением с народом, но не в социально-политическом, а во вневременном, общечеловеческом плане». И потому «при всей парадоксальности утверждения можно смело назвать Мандельштама поэтом народным». Слишком смелая мысль. На самом деле его поэзия — "образец крайней "камерности"…"Вся она, так сказать, из ответов и отзвуков более искусства, чем жизни" (А. Твардовский), и нет смысла говорить о ее народности.