Правила охоты
Шрифт:
— Сезон дождей только начался, — покачал головой Йошокава.
— Боюсь, Фицдуэйн-сан, вы уделяли слишком много внимания нашим досье и совсем не читали путеводители, — вставила Чифуни. — Скажите, я объясняла вам что-нибудь насчет землетрясений?
— Нет, — отозвался Фицдуэйн.
— Токио расположен в сейсмически опасной зоне, — с легкой улыбкой пояснила Чифуни. — Небольшие толчки здесь — обычное явление. В 1923 году, однако, здесь произошло сильное землетрясение, в котором погибло сто сорок тысяч жителей.
— Когда ожидается следующее, такое же сильное землетрясение? — спросил Фицдуэйн.
— Довольно
Фицдуэйн слегка поклонился.
— Благодарю вас, Танабу-сан, — сказал он. — В ваших словах я черпаю бесконечное утешение.
После нескольких месяцев практически безрезультатного расследования дела Ходамы детектив-суперинтендант Адачи чувствовал себя как выжатый лимон. Несмотря на это, ему пришлось применить к себе форменное насилие, чтобы посвятить целое утро спокойным размышлениям вдали от сутолоки и суеты рабочего зала полицейского департамента.
Тем не менее, он был рад позднему завтраку, после которого спокойно вычистил револьвер. Все это время он перемещался по квартире в самом старом и поношенном, но в самом своем любимом и удобном домашнем кимоно.
Штаб— квартира токийской полиции непременно отвлекала бы его деятельной суетой и текущей работой или скорее видимостью работы. Адачи был не слишком уверен, насколько хорошие перспективы всем им предстоят, и собирался поразмыслить над этим. Перспектива нужна была его отделу как воздух. Кроме того, Адачи хотелось испытать чувство обособленности и независимости. Он шел по следу в составе группы уже довольно долго, и теперь обоняние отказывалось ему служить.
А это никуда не годилось. Он преследовал убийц и не мог позволить себе умереть от кароши — переутомления, — хотя в Японии это было обычным делом. Он должен был распутать этот кровавый клубок и отправить виновных за решетку. Однако вплоть до недавнего времени он, действуя строго по правилам, не пришел ни к каким результатам.
Адачи удобно сидел на коленях на татами. Перед ним в некотором беспорядке были разложены остатки его завтрака, свежевычищенный револьвер и несколько папок с досье. За окнами шелестел дождь.
Адачи отправил в рот остывший пикуль и, жуя, закончил собирать оружие. Понемногу он привык повсюду таскать с собой эту штуку и даже восстановил свои стрелковые навыки — в последнее время он тренировался в стрельбе по меньшей мере два раза в неделю.
Кроме всего прочего, Адачи чувствовал, как у него начинает развиваться настоящая паранойя. У него появилось ощущение, что время от времени за ним начинают следить. Он был почти уверен, что его квартиру неоднократно обыскивали. Все инстинкты подсказывали ему, что он является частью какого-то неведомого плана. Поразмыслив, Адачи пришел к неутешительному выводу, что где-то — в Кейшичо, полицейском штабе, или даже в прокуратуре — произошла утечка информации. По поводу того, где именно утекают сведения, он не имел никаких конструктивных соображений, однако уж очень удачно это вписывалось в схему, которую он себе воображал.
Братья Намака, безусловно, были довольно колоритными фигурами, однако у них было меньше всего причин желать смерти Ходаме. Более того: стоило расследованию в
Но ни одно из доказательств не имело решающего значения. Впечатление было таким, словно кто-то намеренно фабриковал и подбрасывал следствию незначительные улики, которые должны были усилить давление на братьев Намака, но и только. В этом, впрочем, безымянный благодетель преуспел. На данный момент Намака были единственными подозреваемыми. Оба брата находились под круглосуточным полицейским наблюдением, а также раз шесть под различными предлогами побывали на собеседовании у прокурора. Петля вокруг шеи Намака постепенно затягивалась, но происходило это лишь благодаря косвенным уликам и отсутствию альтернативы.
Адачи по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке. Он был полицейским следователем. Он был судьей и арбитром и привык доверять своей интуиции. По его мнению, Намака были виновны во многих преступлениях, включая и убийства,, но именно к убийству Ходамы они, скорее всего, не имеют никакого отношения. Интуиция подсказывала Адачи, что братьев подставили, и подставили намеренно.
Правда, Адачи не мог не признать, что вряд ли подобная неприятность могла случиться с людьми более достойными.
Несколько недель назад детектив-суперинтендант начал, по своей собственной инициативе и независимо от своей группы, свое собственное расследование и никому о нем не рассказывал. Для достижения своих целей Адачи использовал нескольких своих товарищей по полицейской академии, которые теперь работали в полицейских отделениях префектур и почти не пересекались с центральным департаментом полиции Токио. Но даже от них он потребовал обещания хранить тайну. Понемногу к нему начала постепенно поступать любопытная информация, и именно тогда Адачи почувствовал, что за ним следят.
Во всех сведениях, которые стекались к Адачи, была одна общая черта. Практически все, кто вносил свой посильный вклад в дело против братьев Намака, оказывались так или иначе связанными с Кореей.
Адачи отпил глоток остывшего чая. Возможно, это было просто совпадение.
С этой мыслью он поднялся, кое-как привел в порядок комнату, принял душ и переоделся в цивильное платье. Револьвер он засунул в кобуру на поясе. Вагон метро за считанные секунды доставил его в район, где располагалась фондовая биржа и где жил некто по кличке Угорь.
Угорь сидел в тихом уголке своего любимого ресторана. Перед ним стояло блюдо с его любимой едой, благодаря пристрастию к которой он и заработал свою кличку. Хозяином ресторана был тоже он.
Угорь был веселым, круглолицым мужчиной пятидесяти с небольшим лет. В свое время он несколько лет работал обозревателем финансовых новостей, однако был изгнан из своего пресс-клуба за отказ изложить некие события в соответствии с официальной версией. По Японским стандартам это было серьезным проступком, так как новости в этой стране распространялись исключительно через пресс-клубы. От членов подобных клубов ожидалось, что они станут докладывать о своих озарениях в обмен на более или менее свежую информацию. Естественно, что гайдзинам и прочим посторонним доступ в клуб был закрыт. Иными словами, пресс-клубы были инструментом управления информационными потоками.