Правовая структуризация и систематика
Шрифт:
С.С. Алексеев говорит: «…конечно, структура права и юридическая техника не могут быть отождествлены. Юридическая техника вырабатывается на практике, воплощает искусство законодателя, опыт правотворческой работы, достижения юридической мысли, включает некоторое чисто организационно-технические приемы (например, приемы отсылок).» [345] . Но наувязанность вопросов систематики права с юридической техникой обращали внимание и иные авторы [346] .
Нельзя забывать и о необходимости последовательного, адекватно отображающего смысл, употребления (причем не только на нормотворческом, но и на юридико-реализационном уровне) «вводимых в сферу действия права» лексических конструкций. Это обусловлено тем, что в интересующем нас аспекте, особенно в «преломлении»
Кроме того, необходимо помнить и о предопределенной профильной логикой и самой правовой жизнью необходимости соблюдения направленного на недопущение пороков восприятия правовых текстов (а значит, и на изначальное ориентирование к следованию содержащимся в них предписаниям) юридико-технического требования о том, что специальные термины, по общему правилу, должны совпадать по смысловому значению и звучанию с принятой, устоявшейся в каком-либо конкретно-историческом обществе трактовкой слов.
При этом само изложение юридических норм должно быть не «просто» профессиональным, но и общедоступным, простым, ясным и емким (т. е. «рассчитанным» не только и не столько на профессиональных юристов, но и на всех иных адресатов юридических установлений).
Так, согласно указаниям Д.А. Керимова, основные правила законодательной техники могут быть представлены следующими требованиями: грамотность законодательного языка; логическая последовательность изложения нормативных предписаний; директивная и официальная стилистика статута; доступность, профессиональность и ясность текстового отражения законодательных установлений; отсутствие чрезмерного количества запрещающих положений (хотя на «уголовное» законодательство данное требование не распространяется). Нельзя не согласиться и с тем, что отображенную в законодательных (и подзаконных) юридических документах правовую норму можно назвать логичной только в том случае, если она включает в себя ответы на вопросы о том: какое поведение предусматривается для адресатов (соответствующих субъектов права); при каких условиях это поведение может или должно иметь место; в чем заключаются юридические последствия, наступающие в отношении лиц, «претворяющих в жизнь» соответствующее правоповеденческое правило [347] .
С учетом сказанного, небезынтересной представляется текущая легальная практика оперирования двумя созвучными, но различными по своему значению терминами: «патронаж» и «патронат». Первый из них, следуя Гражданскому кодексу Российской Федерации (часть первая) [348] , представляет собою некую «форму заботы», легализованной вспомоществовательной деятельности, попечительства в отношении физического лица, которое, не утратив правосубъектности (пусть даже только в одной из составляющих), все же, ввиду состояния здоровья, не способно самостоятельно осуществлять и защищать корреспондирующие субъективные права, исполнять юридические обязанности. В этом же значении термин «патронаж» отражен и в иных легальных актах, например в Налоговом кодексе Российской Федерации (часть первая) [349] .
Кстати говоря, в данной связи следует отметить одну, как нам кажется, погрешность нормоотображающего текстового изложения. В части 1 ст. 41 ГК РФ речь идет почему-то только о невозможности именно исполнения, но не использования юридических обязанностей. Поскольку никаких обоснованных посылок для указанного сужения правореализационных возможностей не усматривается, то представляется необходимым констатировать именно юридико-техническую ошибку, а не умышленное ограничение смысловой нагрузки нормативного правового предписания.
Патронат, в свою очередь, также относим к попечительству. Но, согласно Семейному кодексу Российской Федерации [350] , реализуется он уже не в отношении совершеннолетних дееспособных лиц, а касательно детей, оставшихся без попечения родителей. Оформляется патронат посредством одноименного договора (о патронатной семье, патронатном воспитании,
Указанный пример, как мыслится, оценивается неоднозначно. С одной стороны, он является позитивным, так как демонстрирует соблюдение требования лексической разграниченности отличающихся по своему смысловому наполнению слов. Говоря по-иному: множественности значения одного термина, способной привести к негативным правовым последствиям, в данном случае нет. С другой стороны, с позиции восприятия юридических предписаний, четкость разграничения понятий здесь также отсутствует: и не только ввиду созвучности терминов, но и по причине принадлежности каждого из них к родовому понятию «попечительство». На практике это часто приводит к пониманию (особенно свойственному лицам, не являющимся специалистами именно в семейной области) двух разных понятий в качестве одного и того же, а следовательно, и к содержательно-словесной путанице их значений.
Обращаясь к иному примеру, отметим, что, согласно ст. 48 Гражданского кодекса РФ, обобщающим в отношении всех юридических лиц является термин «организация». Вместе с тем некоторые специальные документы, иногда даже нормативного характера (не говоря уже о текущей юридической практике), оперируют в обозначенном выше значении словом «предприятие», а не «организация» [351] . Это являет собой яркий пример юридико-технического порока, так как согласно ч. 2 ст. 3 Гражданского «кодекса» иные акты, содержащие нормы гражданского права, должны корреспондирующему федеральному закону соответствовать, в то время как сам ГК (часть первая) обозначает вторым из обозначенных терминов лишь унитарные (и, соответственно, их разновидность – казенные) предприятия.
Интересным образом обстоит ситуация и в отношении термина «ссуда» (а также обозначаемого им договора), под которым, следуя действующему отечественному гражданскому законодательству, понимается безвозмездное пользование (и, соответственно, соглашение об оном) [352] . Вместе с тем в обыденном правовом сознании ссуду до сих пор часто трактуют как нечто тождественное или схожее с кредитным договором. Во всяком случае, нередко необоснованно говорят о получении таковой «в банке». Это, с одной стороны, свидетельствует о необходимости проведения активной правопросветительской работы, но с иной, – о легализованном использовании термина не в том значении, в котором он привычен общественному сознанию.
В качестве еще одного примера, относящегося к отечественной цивильно-правовой области, укажем на то, что многие органы публичной власти в своих положениях фиксируют аюридический факт того, что они являются юридическими лицами [353] . При этом, согласно все тому же Гражданскому кодексу (часть первая), Российская Федерация, субъекты государства, органы местного самоуправления, иные органы публичной власти юридическими лицами не являются (ст. 124 ГК РФ). Они все лишь участвуют в хозяйственном обороте на тех же правах и при тех же обязанностях, что присущи юридическим лицам; т. е. только действуют на основании предписаний, определяющих участие субъекта корреспондирующего вида в отношениях, регулируемых цивильным законодательством.
Обращаясь к правонарушительной юридической области, отметим, что весьма сомнительной представляется корректность изложения ст. 145 отечественного Уголовного кодекса. При «действующем по умолчанию» буквальном толковании ее текста получается, что уголовная ответственность наступает только за незаконные отказ в приеме или увольнение с работы женщин (ы) (при наличии указанных в самой статье и ее наименовании факторов); в то время как принципу равенства лиц разного пола, отраженному в ч. 3 ст. 19 приматирующей по юридической силе и имеющей прямое действие Конституции РФ это не соответствует. Кроме того, согласно ст. 264 гл. 41 («Особенности регулирования труда женщин с семейными обязанностями») Трудового кодекса Российской Федерации: гарантии и льготы, предоставляемые женщинам в связи с материнством, относимы и к воспитывающим детей, в отсутствие матери, отцам, опекунам (попечителям) и несовершеннолетним.