Предназначение
Шрифт:
Не один уж раз об этом думал, но ничего не придумывается.
Идет, не глядя под ноги, брынькает губами
Остромысл, черная душа, давно бы нашел ответ на такой простой вопрос, а он уж голову сломал, а так до края и не добился. И то, не Остромысл он. Ему за рукоять меча проще держаться.
Сколько дней бъется, а в голову ничего не лезет.
В улице сторожа, заслышав его шаги, деревянными колотушками заколотили.
– Слушай…
А кати оно все, куда катится.
– Будь здрав, Ратимир! Мое подворье. – Спохватился
Ратимир задумался, оглянулся по сторонам и отрицательно мотнул головой.
– Мимо пройду, не обессудь. Я с этим парнем уж все свои дела забыл. Едва глаза продеру, а ноги уж сами бегут. Как собаку на кость манит. Уж больно не прост парень. И все у него выходит само собой. Будто так и надо. И волхвование у него не наше. Пращуров волхвование. Давно забытое. А, может, и еще откуда, что вернее всего. И бой не здешний.
– Мысли, опять же, угадывает и слышит. Я уж и думать при нем боюсь. – Подхватил Смур. – Великая силища в нем затаилась до поры. Страшная силища.
Глава 9
К вечеру на берегу от народа тесно подступиться некуда. Мужи, бабы. Старики и те приползли. По ограде с клюкой до отхожего места дойти не могут, а сюда притащились. Ребятня под ногами путается. Их гонят прочь, а они пищат да лезут.
Но к воде близко не подступают. На берегу только дружина убитого ярла. И те, кого воевода Смур из ямы выпустил. А между дружиной и людом многочисленным на взгорке сам воевода Смур и другие набольшие люди. Сотские, десятские. Здесь же Ратимир. С Радогором тихонько переговаривается.
На воде плот покачивается. На плоту дрова сухие колодцем складены и соломой обложены. Поверх дров тела убитых, ярла Гольма и его воинов, в полной воинской справе. И с надлежащим припасом, чтобы в дороге ни в чем недостатка не было.
Лица воинов напряжены и суровы. Громкими хриплыми голосами вытягивают то ли гимн боевой, то ли песнь далеких предков. А может к своему богу молитву возносят..
Плот качнулся, тронулся с места, сдвинутый тяжелыми баграми, постоял и послушно потянулся на середину реки. До зрителей долетел облегченный вздох воинов.
– Опасались, что не примет река. Оттолкнет – Чуть слышно шепнул Ратимир. – Обратно их вернет.
– И что?
– Будут тогда их души метаться бесприютными по свету, пока боги не простят. Или те, с кем они бесчестно поступили. Но и тогда врата Ваалхала будут для них закрыты.
А плот, покачиваясь на речной глади, неспешно удалялся от берега. Воины вздели луки. Вспыхнула, привязанная к стрелам солома и, смоченные в масле, тряпки. Стрелы, оставляя вечернем небе огненный след, взвились высоко вверх. Повисли, рассыпая искры, и со свистом обрушились вниз, на плот.
Вспыхнула солома.
Пламя вырвалось из – под дров. И разлетелось, охватив весь плот, вызвав радостные крики друзей погибших.
Но радость
Плот же, дойдя до середины реки, остановился. Постоял, словно раздумывая плыть ли дальше, и медленно пошел по кругу.
Крик отчаяния долетел до стоящих на берегу.
Ратимир, стараясь остаться не замеченным, поглядел на Радогора.
И здесь угадал парень. Или нет?
Глаза сошлись в узкую щель, морозной синью отливают. Губы едва приметно шевелятся. А высоко в небе, почти сливаясь с быстро надвигающейся ночью, висит его ворон.
И второй раз стрелы взлетели в воздух. Остановились, будто с лета на каменную стену налетели, и посыпались в воду, так и не долетев до плота. Плот же сорвался мс места и, подхваченный крутой волной, стремительно понесся вниз по реке. И опять диво. На реке даже ряби не был, и вдруг откуда не возьмись волна! Взметнула плот на горб, да так, что бревна затрещали, уронила и снова поднялась.
Стрелы посыпались огненным потоком. А сумеют ли они запалить намокшую солому?
А плот летит по воде так, что ни веслом, ни парусом не догонишь.
Волна же в третий раз подхватила его, подняла на гребне и с треском переломила надвое. Захлестнула водой и успокоилась. И только бревна да поленья, лениво покачиваясь, остались на водной глади.
А на берегу воцарилась мертвая тишина. Даже детвора, против обыкновения, молчала, сбившись в тесную кучку. И только чей – то старушечий надтреснутый голос вымолвил с неподдельным испугом.
– Прогневили они своего полночного бога. Отвернул он от них свой лик.
Смур помотал головой.
Воин воина, пусть даже и врага, всегда поймет.
Опять угадал Радогор. Вот он стоит по другую сторону от Ратимира. Губы поджал, стиснув кулаки, и в глазах мстительный блеск. Словно и не боги покарали ярла. А он сам разломил плот, как краюху хлеба. И холодом от него наносит, хоть кутайся.
Взрыв отчаяния потряс души северных воинов. Не было еще такого не при их жизни, не на памяти, да, пожалуй, и на памяти их отцов и дедов. Иначе бы, хоть отголоски, а долетели бы. И не просто воина отвергли боги, ярла, о котором скальды поют песни и слагают саги.
Понурив голову и боясь смотреть в лица людей, они молча, пошатываясь, как от крепчайшего эля, направились к своей лодии. А люди все не расходились, не сводя глаз с того места, где река поглотила ярла.
– Велики же грехи на них, коли подобно камням ушли на дно.
Все тот же старушечий голос, определил воевода.
– А другим теперь, как жить? Одной ватагой ходили. Эвон как их сразу всех к земле придавило.
– Жить одно. А умирать без всякой надежды совсем другое.
В голосе и злорадство и жалость. Все перемешалось, как квашня под бабьей мутовкой. Какой бы ни была душа, а все ж душа.