Предпоследний герой
Шрифт:
– И трон какой прикольный, – Настя показала на возвышение, где в один ряд стояло несколько роскошных кресел. – Многоместный. Чтобы всей семьей сидеть? С женами и детьми?
– Нет, – улыбнулся Эжен. – Чтобы хватило места всем членам совета. В Венеции ведь никогда не было ни царя, ни императора. Страной управлял не дож, а совет десяти.
– Типа нашего политбюро? – улыбнулась Настя.
– Точно… А еще, иди сюда, покажу… – Эжен подвел ее к стене с прорубленной дыркой. – Знаешь, для чего это отверстие? Для доносов!… Причем доносы можно было слать любые – в том числе и анонимки.
– Ну и ну, типичный совок! – изумилась Настя.
– А вот тюрьма у них совсем не совковая. Из наших-то тюрем кто только ни бегал, а вот отсюда не удавалось никому. Точнее, почти никому. Один человек все-таки бежал. Знаешь, кто это был? Казанова.
– Тот самый?
– Ну конечно! Пойдем, я тебе его камеру покажу. Там на стенах та-акие картинки… Он сам рисовал.
– Да врешь ты все! Чем ему было рисовать? У него что, ручка была?!
– Пойдем. Сама увидишь.
…В тюремные камеры можно было проникнуть только на четвереньках: вместо нормальных дверей туда вели дырки – будто в звериную нору. Тускло, холодно – Насте даже не по себе стало. Она зябко повела плечами… И сама не поняла, как ее ладонь оказалась в крепкой руке Эжена. Он ласково сжал ее пальцы:
– Не бойся… Я с тобой.
– Я и не боюсь, – буркнула Настя. Но руку не вырвала. Как-то спокойнее, когда рядом крепкое плечо. Особенно в тюрьме – пусть даже не действующей.
– Ну вот, смотри: все стены изрисованы, – Эжен щелкнул зажигалкой.
Огонек пламени выхватил полустершуюся картинку: женская и мужская фигуры, свитые в недвусмысленной позе.
– Смотри-ка ты, даже не без таланта, – оценила Настя. – Ой, а это что? Сюда, сюда посвети!
Эжен послушно перевел пламя зажигалки – и расхохотался. Настя тоже залилась смехом: на стене, по соседству с картинками времен средневековья, красовалось русское слово из трех букв.
– Это… это тоже Казанова написал? – задыхаясь от смеха, спросила Настя.
– Думаю, нет, – серьезно сказал Эжен. И процитировал Высоцкого: – «В общественном парижском туалете есть надписи на русском языке». Ну что, хватит с нас тюремной романтики? Пошли пить «Беллини»? В «Харрис-бар»?
– Ой, пошли, пошли, – обрадовалась Настя. – Слушай, а там только пьют – или едят тоже?
– Уже проголодалась? – улыбнулся Эжен.
– Да ну… в этой тюрьме какой-то воздух… прожорливый.
– Тогда, конечно, давай поедим. Кстати, в «Харрис-баре» изобрели не только «Беллини», но и карпаччо.
– Еще б я знала, что это такое… – пробурчала Настя.
– Ну, Анастасия, ты даешь, – вздохнул Эжен. – Как говорит твоя маман – «культурки не хватает». Придется мне тебя никуда не отпускать – пока не перевоспитаешься. Ну что, летишь со мной на Бали?… Я тебя просвещать буду. И насчет карпаччо… И насчет прочего.
– Это у тебя никакой культуры, – припечатала Настя. – Кто ж в тюрьме такие предложения делает? Вот когда закажешь «Беллини» с этим твоим карпаччо – тогда и поговорим!
…Вообще-то она надеялась, что Эжен к разговору о Бали больше не вернется. Однако едва официант в белом крахмальном пиджаке поставил перед ними бокалы со знаменитым
– Ну что, Настюша… когда мы с тобой полетим в теплые края?
«Черт… не готова я ему пока отвечать…»
Настя осторожно сказала:
– Полетим? Прямо отсюда, что ли?
– Почему нет? Визу я тебе устрою.
– А как же… Николенька?
– Николенька?
В первый момент показалась, что Женя даже не понимает, о ком идет речь. Но он быстро взял себя в руки:
– А что Николенька? Пару месяцев мы с тобой поживем в свое удовольствие – ну а потом и его выпишем. Если ты хочешь, конечно…
– То есть как это – «если хочешь»? – вспылила Настя. – Это же мой сын!
– Да что ты кипятишься, – усмехнулся Эжен. – Говорю же: никаких проблем. Будет тебе и Николенька.
– Мне? – Настя внимательно посмотрела ему в глаза.
– Ну нам, – досадливо поправился Женя. – Я люблю его. Он забавный пацан. Сколько ему, кстати? Пять уже есть?
– Скоро шесть будет, – тихо произнесла Настя.
– О, уже большой…
Настя, как ни старалась, не могла уловить в голосе Эжена ни капельки интереса к ее сыну.
– Слушай, – осторожно сказала она. – А можно, я еще немного подумаю… Все это так неожиданно… Мне нужно… Как бы сказать… отдышаться. Переварить.
– Ну что ж… думай, – небрежно сказал Эжен.
И – тут уж Настя не ошибалась – в его глазах сверкнула злоба. Впрочем, гнев тут же потух, спрятался. Эжен распахнул меню:
– Ну что, заказываем карпаччо?
– Да что хоть это такое? – Настя обрадовалась, что скользкая тема позади.
– Да, в общем-то, обычная ветчина.
– Ветчина? Фу…
– Ее режут, прямо сырой, тонкими ломтиками. И маринуют в лимонном соке, со всякими специями. Чр-резвычайно вкусно!
…А потом они долго бродили по кривым переулочкам, заходили в крошечные кофейни и в гулкие церкви. Сидели на теплых досках причалов и гладили жирных венецианских кошек – этих зверюг в городе было полно, и они давали сто очков своим московским собратьям: как на подбор – холеные, с блестящей шерстью и сытым блеском в глазах.
Ближе к вечеру Эжен объявил, что пришло время кататься на гондоле: «Ни с чем не сравнимое ощущение: плыть по каналам и наблюдать, как садится солнце…»
И он действительно любовался закатом – а Настя то и дело переводила взгляд с Эжена на красавчика-гондольера…
Потом они ужинали, потом снова гуляли… Потом Настя замерзла, и Эжен привел ее в уютный бар. Заказал «шприц» – традиционный венецианский коктейль из кампари и тоника – и велел выпить его залпом.
Градусов в «шприце» было немного, но Настю после него заклонило в сон – так сильно, будто она не коктейль, а чай с мятой выпила.
– Глаза слипаются, – пожаловалась она.
Эжен тут же подозвал официанта. Приказал вызвать water taxi. [10]
10
Водное такси (англ.)