Предпоследний герой
Шрифт:
Сеня усмехнулся:
– Мне Ирина Егоровна рассказала.
– Мама? Рассказала? Тебе?! – Настя с недоумением уставилась на мужа.
– У нее, видать, другого выхода не было. – Сеня снова ухмыльнулся. И едко добавил: – Вот, блин, сокровище – этот ваш Эжен. Целая война за него завязалась.
– Что ты имеешь в виду? – ледяным тоном спросила Настя.
– Держи, – вздохнул Сеня. И протянул ей смятый клочок бумаги.
Дорогая Настя!
Я уезжаю. Навсегда. Ты легко догадаешься, с кем.
Из квартиры я выписалась. Распоряжайся ею и прочим по своему
Пожалуйста, не обижайся на то, что мы с Эженом в итоге все решили сами. И за твоей спиной.
Но он позвонил мне. И сделал предложение, от которого, как в фильме говорится, невозможно было отказаться. Так что я уезжаю с ним. И мы оба уверены, что, в конечном итоге, так будет лучше именно тебе.
Все деньги со своих сберкнижек я перевела на имя Николеньки. Машину переоформить, извини, не успела, так что оставляю тебе только доверенность.
Желаю вам счастья. И очень надеюсь, что никто никогда не узнает о деталях твоей поездки в Венецию.
Целую, мама.
Настя растерянно отложила записку.
– Ты… ты читал ее? – обратилась она к Сене.
Тот кивнул. И твердо сказал:
– Читал. Но о деталях, так уж и быть, я тебя спрашивать не буду.
– А их и не было, этих деталей! – разозлилась Настя. – Ну, на гондоле катались, в кабаки ходили, по магазинам… Не то что вы с Милкой – бух, и в койку!
– Ну мы же договорились, – обиженно протянул Сеня.
– Ладно, ладно, договорились, – пробурчала Настя.
Нет, она никак не могла поверить в то, что случилось.
Ее. Мама. Уехала. С Эженом.
Интересно, куда? На Бали, как Эжен и предлагал?
И Настя пока не понимала, обидно ли ей?
Или наоборот – она рада, что все так вышло?
И еще: по большому счету, непонятно: а зачем Эжен вызывал ее в Венецию? Зачем, если в итоге сбежал с матерью? Зачем все это шоу: коктейль «Беллини», Дворец дожей, «Максмара»? А потом – опаивать Настю снотворным, красть код? Не проще ему было бы сразу позвать к себе свою подельницу Ирину Егоровну?
А потом Настя вдруг поняла: он, Эжен, просто проверял ее. Раздумывал. Решал для себя: а сможет ли она, Настя, снова стать ему женой. Спутницей, подругой – покорной, спокойной, жертвенной… И в какой-то момент – там, в Венеции, – Эжен, видать, окончательно понял, что – нет.
Прошлое, решил он, не повторить. И прежней Насти не существует. И она нисколечко не любит его. И не хочет быть с ним…
И, видимо, после того, как Эжен снова, в своем чекистском стиле, «проверил» Настю, он быстренько все переиграл. И вызвал к себе – мать…
Значит, он снова предпочел ее…
Настя задумчиво протянула:
– Вот оно как все обернулось… Значит, мамочка моя решила начать новую жизнь. – Не удержалась и обиженно добавила: – С моим, между прочим, мужем.
Нет, врать себе бесполезно. Мамин поступок ее задел. Задел до глубины души. А кому будет приятно, если муж изменит тебе с твоей собственной матерью…
Но Сеня не дал ей предаться самоедству. Заорал так, что в «девятке» стекла зазвенели:
– Мы, кажется, уже решили! Он не муж тебе, ясно?! И вообще: он – сдох! Труп твой Эжен! Гниль, падаль!
– Гниль, – охотно согласилась Настя. И добавила: –
Сеня поморщился.
– Ладно, пусть гнида. Только ее, как и Эжена, нет. И никогда не было. И имени такого мы не знаем. Договорились же, да?
– Договорились, – легко согласилась Настя.
А Сеня добавил:
– И с Эженом ты не встречалась. После его… так сказать, смерти. А в Венецию ездила покататься на гондоле. И крепить связи с Итальянской компартией и местным комсомолом. И походить по ресторанам… А любишь ты только меня. Поняла?
– Поняла, – кивнула Настя. – Я люблю тебя. И еще я люблю… – она сделала паузу.
Сеня напряженно смотрел ей в глаза.
– И еще я люблю – нашего сына, – закончила Настя. – Николеньку.
Арсений
Однажды вечером Арсению позвонил Ваня Тау, его бывший компаньон по «Катран-меду». Несмотря на бесславную кончину медицинского центра, Арсений поддерживал с Ваней добрые отношения. Время от времени они перезванивались – правда, ни разу после того, как закрылся «Катран-мед», не встречались. Ну а тут Иван вдруг пригласил:
– Приходи завтра вечером ко мне домой. С Настей своей, естественно… Или с кем захочешь… Пировать будем.
– По какому случаю? – поинтересовался Арсений.
– Отвальная.
– Что будем отваливать? – спросил Сеня весело (все последнее время – после того как вернулась из Венеции Настя – у него было великолепное настроение).
– Отваливать будем меня, – усмехнулся в телефоне Тау. – Я уезжаю.
– Далеко? – спросил Арсений, уже предчувствуя, что услышит в ответ.
– Не далеко, а надолго, – в том же псевдолегком тоне ответствовал Тау. – Практически – навсегда.
– На «пэ-эм-жэ», что ли?
– Именно. На него – на постоянное место жительства.
– Ты ж говорил, что мать у тебя русская?
– Ну, у меня есть еще и бабушка… – усмехнулся Тау. – И фамилия…
…Они пошли к Ивану вместе с Настей.
Это был первый их совместный выход в свет после ее возвращения из Венеции.
Уложить Николеньку и присмотреть за ним согласилась соседка. За сына они с Настей не волновались.
Тау проживал в коммуналке на Арбате. Единственная комната, принадлежавшая ему в четырехкомнатной квартире, оказалась загромождена десятками разнокалиберных картонных ящиков.
Вид у комнаты уже был совершенно нежилой.
Окна без занавесок. Мебели нет, в углу раскладушка, на ней – свернутый в рулон матрац.
Посреди комнатухи растянулся длинный стол, уставленный закусками и бутылками. Стол был накрыт разномастными скатертями. Подле него располагались разнокалиберные (очевидно, принесенные соседями по коммуналке) стулья и табуретки.
Такими же разнокалиберными – как стулья, скатерти и посуда – оказались и гости. Немолодая пара фабричного вида соседствовала с рафинированно-интеллигентской четой. Первые супруги (как выяснилось в процессе застолья) были соседями Ивана по квартире; вторые оказались преподавателями из Второго меда. Профессор-хирург и его жена-гинеколог.