Председатель (сборник)
Шрифт:
...Он провел рукой по глазам — девочка исчезла
Он пошел дальше через перекресток.
"Наташа, — звучало в нем, — мне хотелось показать вам мир моего начала. Я люблю Ленинград, но я вовсе не хочу предавать свой родной город лишь потому, что я не был здесь счастлив. Все равно, я люблю и Чистые пруды, и эти кривые переулки, и Меньшикову башню, и старый приют, и гробницу боярина Морозова, хотя ее давно уже снесли, и особенно вот этот желтый дом, где бедный гениальный Веневитинов принимал друга своего Пушкина"...
Он стоит возле двухэтажного старинного дома,
"Я часто приходил сюда мальчишкой. Я до слез жалел Веневитинова и завидовал ему. Он прожил так мало, а люди запомнили его и повесили вот эту доску, чтобы приходящие в мир новые люди тоже знали, что он жил здесь и писал свои стихи. Он был такой молодой, а Пушкин дружил с ним, бывал у него в доме. И мне хотелось прожить такую же жизнь, пусть совсем коротенькую, но успеть сделать что-то хорошее людям и остаться в их памяти. Я ничего не сделал, хотя прожил уже две жизни Веневитинова. Но, может быть, я еще не изжил себя до конца?"...
Он повернул назад и двинулся Армянским переулком.
..."Вот здесь мы катались на санках с горы"...
..."Сюда приходили две сестры, такие красивые, что я не только не решался заговорить с ними, но притворялся глухим, чтобы они не обращались ко мне"...
..."А вот здесь была церковь. И бабушка моего приятеля таскала нас сюда и заставляла целовать золотую ризу на каком-то сооружении, напоминавшем гроб. И мы целовали, хотя нам было очень противно и мутило от запаха ладана. Я догадывался, что надо чувстювать что-то другое, нежели тошноту и отвращение, и ужасно мучился черствостью"...
..."А этот высокий дом, когда я подымался к нему по Златоустинскому переулку, казался мне океанским пароходом: белым на синем фоне. Златоустинский не признавал ненастья, он всегда окунал дом в синеву и гнал ему навстречу облака. И дом плыл, — ведь когда плывут облака, все на земле обретает встречное движение"...
В сквере бывшего Дома культуры Армении, возле обелиска, толпа взрослых и детей окружила какую-то малую городскую невидаль. Гущин подошел, протиснулся внутрь сборища. Видимо, здесь прикармливали птиц: асфальт был усеян дробинками пшена, подсолнухами, конопляным семенем. Среди московских старожилов — воробьев — попадались незнакомые острохвостые птички с шоколадной спинкой и опаловым брюшком. Но не они собрали эту взволнованную, удивленную толпу. Обведенная почтительной пустотой, сидела большая птица, измазавшая о закат свое серое оперение. Не розовая — розовеющая, птица принесла на каждом крыле по клочку небесной синевы. Она поводила кругом, с золотым райком глазом, дикая и неестественная гостья в каменном мешке города.
— Сойка!.. Сойка!.. — говорили дети. — Сойка залетела в город! Не вспугните сойку!..
Но Гущин не поддавался обману.
"Наташа, — обращался он к птице, — зачем вы прилетели? Тут же опасно, Наташа!.."
Птица посмотрела на Гущина золотым и темным глазом, взмыла вверх и долго горела розовым и синим в перехвате солнечного
...Над полигоном опускается парашютист. Белый зонт ворочается под ветром, тело парашютиста болтается как неживое. Вот он коснулся ногами земли, поросшей короткой, жесткой травой, упал, и его повлекло навстречу группе военных и штатских людей, идущих обочь поля по бетонированной дорожке. Среди этих людей находился и Гущин.
Приземлившийся парашютист в своем куполообразном шлеме и прозрачной маске не подает признаков жизни. К нему подходят люди, впереди огромный старик с массивным лицом и большими усеянными гречкой руками. На нем элегантный твидовый пиджак, ослепительно белый воротничок туго сжимает морщинистую шею. Он приближается к парашютисту, распростертому на земле, берет его руку с растопыренными пальцами, затянутую в черную перчатку, и энергично встряхивает.
— Спасибо, дорогой товарищ! — говорит он без тени юмора в глазах.
Какой-то человек в рабочем халате взваливает парашютиста на плечо и несет прочь, только теперь видно, что отважный парашютист — кукла, муляж.
— Сергей Иванович, — обращается роскошный старик к Гущину, подготовьте к понедельнику всю документацию.
— Вы довольны, шеф? — радостно говорит Гущин. — Четверка не подкачала?
— Ну, ну, плюньте через левое плечо, — проворчал шеф. — Экие вы, молодые, несуеверные!..
Окружающие засмеялись.
— Кого готовить, товарищ Главный? — почтительно обратился к старику авиационный генерал.
— Булдакова и Верченко, как обычно...
...Гущин вернулся домой. Бросил портфель на диван, снял пиджак и кинул туда же. Вошла Марья Васильевна
— Ты дома? — вяло улыбнулся Гущин.
— Откуда эта новая неприятная манера — удивляться тому, что я дома? Что ты хочешь этим сказать?
— Ей-Богу, ничего! — искренне ответил Гущин.
— Тебе хочется, чтоб я ушла? Гущин неопределенно пожал плечами.
Марья Васильевна подошла, взяла за подбородок, повернула к себе его лицо.
— А ну, признавайся, что натворил?
— О чем ты?..
— Старого воробья на мякине не проведешь, — сказала она озабоченно и с проницательностью грешного человека добавила. — Ты влюбился?
Гущин освободил подбородок и направился к книжной полке.
— Похоже на меня, — бросил устало.
— Не лги, не лги, у тебя не получается! — с тем же странным торжеством продолжала она. — Ты вернулся другим из Ленинграда Я сразу это почувствовала
— Да, — криво и принужденно усмехнулся Гущин. — Я бросил пить и начал одеваться.
— Не-ет, не притворяйся! Хочешь, я скажу тебе, что с тобой сталось?.. Ты не вернулся из Ленинграда!
Гущин вздохнул, пораженный ее угадкой.
— Не хватало еще, чтобы ты начала ревновать меня. Видимо, мне суждено пройти все круги семейного ада
— Да уж, рая не жди! — зловеще усмехнулась Марья Васильевна
— Ты вечером пойдешь куда-нибудь?
— Нет! Я же говорю: рая не жди. Ты мне очень интересен в роли влюбленного.
— Ты зря стараешься, — тяжело сказал Гущин, — не все в мире поддается опошлению.