Председатель (сборник)
Шрифт:
— Ага!.. Признался!.. Ну, давай дальше. Чего ж ты?
— Слушай, я давно хотел тебя спросить: куда девалась Чистопрудная девчонка с огромными чистыми глазами?
— Какая девчонка? — удивилась Марья Васильевна
— Видишь, ты даже не помнишь ее. А мое несчастье в том, что я слишком долго ее помнил. Быть может, и сейчас еще помню, правда, лишь когда тебя нет рядом. А вот сейчас мне не верится, что она когда-то была... Неужели человек сбрасывает образ своей юности, как змея кожу, и ничего не уносит в последующую жизнь?
— Как это похоже
— Да, — побледнев, сказал Гущин, — это ты его убила...
...Утро. Гущин идет на работу. Вид него измученный. Он приближается к Чистым прудам и вдруг видит... Наташу. Он остановился, как-будто наскочил на стену, и кинулся за ней вдогонку. Наташа то появлялась, то исчезала в толпе спешащих на работу людей, и порой Гущину казалось, что это обман зрения, вроде миража, он прекращал погоню. И тут же вновь видел ее стройную, легкую фигуру, короткое синее платье в горошек, загорелые ноги.
Возле чайного магазина на Кировской он настиг ее.
— Наташа! — крикнул Гущин. — Наташа!
На него оборачивались. Обернулась и девушка в горошковом платье. Она и правда была очень похожа на Наташу, не только статью, но и чертами юного серьезного лица.
Гущин повернул к метро "Кировская". И опять ему показалось, что в толпе промелькнула Наташа Он перебежал улицу, но потерял ее из виду. И вдруг она мелькнула на ступеньках Почтамта и вошла внутрь. Он бросился следом
Наташа покупала журнал у киоскерши. Но Наташа была и самой киоскершей, и электрокарщицей, прорезавшей вестибюль на своей быстрой тележке, и молодой матерью с коляской была Наташа. Она вселялась во всех и вся, от нее не было спасения. Гущин прислонился к мраморной колонне, коснулся виском, а потом и лбом ее холода. Даже в гуле почтамта ему слышался Наташин голос...
...Гущин сошел с автобуса возле своего научно-исследовательского института. Вынул из бумажника пропуск и вошел в проходную. Охрана здесь военизированная. Пропуск Гущина подвергся почти столь же дотошной экспертизе, как на "Ленфильме".
Гущин пересек совершенно пустой, без деревца, двор и поднялся на второй этаж. Внутри институт напоминал больницу будущего, где царит стерильная чистота и белизна, и больные не валяются в коридорах. Толкнув одну из белых дверей, он вошел в конструкторское бюро. Ему было достаточно беглого взгляда, чтобы понять — случилось несчастье.
— Булдаков разбился, — предупреждая его вопрос, сказал молодой чернявый инженер.
— Не может быть! — потрясению проговорил Гущин.
— Ты находчив!
— Причина?
— Сперва не отделилось кресло, затем не сработал каскад.
— Бред! — прошептал Гущин. — Дикий бред!
— Шеф тоже сказал: бред. Но факт налицо: Булдаков мертв.
— Это не наша вина, — убежденно сказал Гущин. — Где Старик.
— Шеф на аэродроме. Теперь ему хана — сорвано правительственное
— А Верченко?
— Его не пропустили врачи — давление...
— Надо же!.. Слушай, ты на машине? Подбрось меня до аэродрома...
...Подмосковный аэродром. В кабинете начальника говорит по телефону огромный, старый, но не дряхлый человек с массивным лицом и большими, усеянными гречкой руками.
— Что поделать, — говорит он низким, густым голосом, — у дублера повысилось давление. Да, сорвано... Буду нести ответственность за все. Мне не привыкать.
В кабинет вошел Гущин, он слышал последние слова своего начальника.
— Шеф, — сказал он, — погодите отменять испытания. Я полечу.
— Вы с ума сошли!.. Нет, это не вам. Я перезвоню. — Он бросил трубку на рычажок.
— Я в полном порядке, — сказал Гущин. — Дайте мне "добро", шеф.
— А пример Булдакова вас, мягко говоря, не настораживает?
— Нет, тут что-то не то... Я знаю: о мертвых надо говорить хорошее или молчать, но Булдаков что-то напортачил.
— Не много ли вы на себя берете?
— Ручаюсь за успех. У меня есть допуск к полетам. Я же бывший военный летчик.
— А если неудача?
— Дам подписку...
— Я не о том. Булдаков был мастером своего дела.
— Вы разве забыли, шеф, я мастер парашютного спорта.
— Я не о том. Мне непонятно, что вами движет. Конечно, неплохо было бы доложить о выполнении правительственного задания, но я лучше выйду в отставку, чем сделаю это ценою риска.
— Риск есть во всем, шеф, даже в езде на мотоцикле.
— Здесь он несколько выше.
— Как сказать! Мы сбросили двадцать кукол — и все было нормально. Я буду двадцать первой — хороша сумма — очко!
— Мне не нравится ваша веселость. Она неестественна... Послушайте, Гущин, как ваша семейная жизнь?
— Она касается только меня, шеф, — Гущин перестал улыбаться. — Не превышайте своих полномочий.
— А вы не учите меня! — сказал тот ворчливо. — Я вам в отцы гожусь. И спрашиваю не из пустого любопытства, я должен знать, кого посылаю.
— Давайте я заполню анкету, репрессиям не подвергался, на оккупированной территории не был, над оккупированной бывал не раз, в оппозиции не участвовал, родственников за границей не имею, взысканиям не подвергался. Самая лучшая анкета — сплошное отрицание.
— Продолжайте, — как-то очень серьезно сказал шеф. — Ближайшие родственники?
— Вы их знаете: жена Мария Васильевна тридцати девяти лет, домашняя хозяйка, дочь Евгения семнадцати лет, школьница, проживает по моему адресу.
— Какие у вас отношения с женой?
— Оставьте мою жену в покое! Прекрасные отношения, дай бог вам! Я самый счастливый муж на свете. Довольно с вас?
— Нет! — старик ударил по столу кулаком. — Откроем карты: мне нужен испытатель, а не самоубийца!
Гущин мертвенно побледнел, и в какой-то миг показалось, что он бросится на своего шефа. Но вместо этого он вдруг рассмеялся.