Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Я признаюсь в этом теперь, государь, потому что сегодня я обещал ночевать в Сен-Жермене.
— Но по пути в Сен-Жермен ты будешь проезжать мимо дома Габриэль, притом ты был бы мне очень полезен.
— Чем же я могу быть полезен, боже мой? — спросил Крильон.
— Ты мог бы отвлечь подозрения раздражительного отца.
— Д’Эстре? В самом деле это человек с твердой волей, честный человек.
— Он свиреп, говорю я тебе, и доводит меня до отчаяния.
— Потому что он не хочет, чтобы вы сделали ему честь
— Крильон! Крильон! Это выражение чересчур сильное.
— Вот что значит, государь, поверять мне тайны, я тотчас употребляю их во зло. Но простите мне.
— Я прощаю тебе тем охотнее, что честь Габриэль чиста, как первый снег. Увы! Сердце дочери, так же как и гордость отца, неприступно. Поверишь ли, для того чтобы знать наверняка, что я увижу Габриэль сегодня вечером, я должен был отправить отца д’Эстре в Медан к Рони? Он ждет меня там и, несмотря на это, я не совсем уверен, что дочь согласится меня принять.
— Если все дело так и обстоит, то я не сказал бы, что ваше величество так счастливы, как вы говорили сейчас.
— Всякое несчастье кончается, как всякое счастье проходит, — с улыбкой отвечал Генрих. — Надежда — одна из моих добродетелей. Мои враги называют это упрямством, мои друзья — терпением. Ну, сядем на лошадей, какой прекрасный вечер после такого сурового дня! Я победил Лигу и вступил во владение моим королевством. Будем надеяться, что моя возлюбленная будет так же покорна, как Лига.
— Будем надеяться, так как от этого зависит удовольствие вашего величества, — сказал Крильон. — А я поеду по равнине, чтобы скорее доехать до Сен-Жермена. Я неспокоен. Я прошу короля возвратить мне свободу, если у его величества больше нет необходимости во мне.
— Будь свободен, прощай и благодарю, храбрый Крильон. Завтра непременно в назначенном месте!
Крильон помог королю сесть на лошадь и смотрел ему вслед, когда тот быстро удалялся от него. Затем он приготовился было ехать сам, как вдруг на дороге далеко позади себя он услыхал быстрый галоп.
— Не испанец ли возвращается с подкреплением? — подумал он вслух. — Нет, я слышу только одну лошадь. Может быть, испанец упал где-нибудь, и лошадь возвращается теперь одна? Иначе зачем испанцу ехать сюда?
Вдруг топот смолк. Лошадь остановилось.
— Мне точно слышится голос, стон… — тихо проговорил Крильон. — Мало того, мне слышатся стоны и крик…
И тут Крильон увидал на месте, освещенном луной, человека, который спрыгнул с лошади и побежал к реке, чтобы зачерпнуть воды, а на лошади лежал другой человек.
— Серая лошадь! — вскричал Крильон. Сердце его сжалось от предчувствия беды.
Лошадь печально заржала.
«Господи, случилось какое-нибудь несчастье, — подумал Крильон. — Эта лошадь — Кориолан. Он меня почуял. Нужно поторопиться на помощь!»
Человек, который побежал к реке, обернулся, услышав топот
— Помогите! Помогите!
— Да это же Понти! — воскликнул Крильон, у которого от этого голоса на лбу выступил холодный пот.
— Месье де Крильон, — закричал гвардеец, подбегая к кавалеру.
— Ну, что там такое? Чего вы испугались? Кто этот лежащий человек?
— Ах, разве вы не угадываете, когда я вам сказал, что за нами следил ла Раме?
Прокричав какое-то проклятие, Крильон, чуть не рыдая, бросился к Эсперансу, которого Понти как раз снял с лошади и положил на траву, влажную от росы. Бедный молодой человек лежал с закрытыми глазами, смертельная бледность покрывала его лицо, прекрасные бесцветные и оледенелые руки висели с той трогательной грацией, которую из всех земных существ сохраняет только одна птица после своей смерти. Под открытым полукафтаном видна была кровоточащая рана, покрытая носовым платком, лоскутами рубахи и перевязанная кушаком дружеской рукой Понти.
Крильон при виде этого белья, омоченного кровью, этой неподвижности тела, при отчаянии Понти, сам растерялся и стал на колени возле раненого, поверженный в отчаяние. Вдруг он вскочил, закричав:
— Ты позволил его убить!
— Уже все было кончено, когда я приехал. Но я ехал очень быстро. Меня не в чем винить, он не умер. Если мы не оставим его без помощи, если найдем ему хорошего доктора, он оправится. А на дороге мы не найдем ни доктора, ни помощи.
— Я не знаю этой стороны, — сказал Крильон, нахмурив брови, что очень испугало бы Понти во всякое другое время.
— Доедем до первого дома, — сказал Понти.
— До Безона или Аржансона домов нет никаких, а эта рана, из которой вытекло столько крови, а это потрясение от дороги… Я не понимаю, зачем ты вез так далеко этого бедного мальчика.
— Я сам бы хотел поскорее довезти его до безопасного места, но когда за нами погнались…
— Ты боишься, когда за тобою гонятся! — вскричал кавалер, обрадовавшись предлогу, чтобы выплеснуть свой гнев. — Ты боишься, дуралей!
— Когда у меня на руках раненый, когда я понукал коленями замученную лошадь, когда на повороте леса слышал свист пуль и за нами гнался бешеный убийца, заряжавший снова и снова свое ружье, когда я говорил себе, что, если лошадь упадет, а меня убьют, может быть, доконают и раненого, которого поручил мне полковник Крильон, и я снова пришпорил мою лошадь, еще крепче прижал раненого к груди и полетел по дороге, сам не зная куда, — да, тогда я боялся! О, я очень боялся!
Говоря эти слова, Понти показывал Крильону окровавленную дыру на шее бедного Кориолана, который от боли катался по земле, как бы для того, чтобы вырвать пулю из тела, которое она палила точно огнем.