Прекрасная Габриэль
Шрифт:
Бриссак медленно приподнялся. Лицо его было омочено слезами.
— Государь, — сказал он, склонив голову, — в какой день вашему величеству угодно войти в вашу столицу, Париж?
Король вскрикнул от радости и обнял Бриссака.
— О, поверьте мне, я француз, и добрый француз, — сказал граф, бросаясь к ногам короля. Тот поднял его и крепко прижал к груди.
В эту минуту два пистолетных выстрела раздались на дороге, на том самом месте, где стоял Крильон, чтобы обеспечить безопасность короля во время его разговора с Бриссаком. Генрих наклонился взять шпагу,
— Что такое? — спросил Бриссак, за которым шел король.
— Я заставил бежать испанца.
— Испанца, которого граф хорошо знает, — сказал Арно, — шпиона герцога Фериа, который, несмотря на нашу изворотливость, следил за нами, искал здесь с большим беспокойством и во что бы то ни стало хотел отыскать графа де Бриссака.
— И которого я остановил, чтобы он не увидал короля, — сказал Крильон, — а он не попал в меня двумя выстрелами, дурак!
Бриссак расхохотался в свою очередь.
— Арно сделал с его пистолетами то, что вы приказали ему сделать с моими, — сказал он Крильону.
Эти слова были приняты всеобщим смехом.
— Очень хорошо, — сказал Крильон, — но он унес с собой кое-что, чего у вас не было, граф.
— Что же такое?
— Я думал, что его пистолеты заряжены, и отвечал ударом шпаги, который должен был страшно разорвать его кафтан и кожу, даже лошади досталось. Ни человек, ни лошадь не умерли, но порядочно ранены. Слышите, как они бегут?.. Какой бешеный галоп!
— Он узнал Арно? — спросил Генрих Четвертый.
— Не знаю, государь.
— Вы очень компрометированы, Бриссак, — весело сказал король. — Этот испанец на вас донесет. Как вы выпутаетесь?
— Ускорив день вашего въезда в Париж, государь, — сказал тихо граф Генриху.
— Мы подумаем об этом, граф. Но сначала примите меры, чтобы испанцы вас не убили, потому что если они станут вас подозревать…
— Ваше величество слишком добры, что заботитесь обо мне. Я вас умоляю беречься. Когда будет произнесено отречение, Лиге придет конец, и тогда надо остерегаться убийц.
— Я сделаю все возможное, месье Бриссак, чтобы целым и невредимым войти в милый город Париж.
— Я приготовлю вам комнату в Лувре, государь.
— А я велю позолотить вам маршальский жезл.
Бриссак, вне себя от радости, хотел заговорить, но король тихо закрыл ему рот рукой и сказал на ухо:
— Простите Арно, он честный человек, я это знаю лучше всех, оставьте его около себя. Он будет служить нам посредником каждый раз, когда вы захотите связаться со мной, а это будет случаться довольно часто. Нам пора расстаться, будьте осторожны. Не беспокойтесь за вашего друга де Майенна. Я не испытываю к нему ненависти. Я не испытываю ненависти даже к герцогине де Монпансье, моей смертельной неприятельнице. Я ненавижу только испанца. Майенн будет пощажен и получит все, чего попросит. Берегите себя и любите меня.
— О, как вы этого заслуживаете, всею моею душой!
— Поезжайте по этой дороге, она ведет в Коломб, вы сможете никем
— Прощайте, государь!
— Прощайте, маршал!
Бриссак пожал обе руки Крильону, который отвечал ему таким же дружеским пожатием. Арно в нерешимости стоял за королем. Генрих сделал ему дружеский знак, указав на Бриссака. Молодой человек пошел держать ему стремя и поехал за ним молча и спокойно, как будто в эти полчаса не свершилось событие, которое должно было сделать переворот в Европе. Оставшись одни, Генрих и Крильон посмотрели друг на друга.
— Кажется, ваше величество остались не совсем недовольны вашим свиданием с Бриссаком? — спросил Крильон.
— Ты видел, Крильон, как мы расстались?
— С поцелуями. Но Бриссак — гасконец, государь.
— И я тоже, любезный Крильон.
— Извините, государь, я хочу сказать, что он наполовину испанец.
— Теперь уж нет. Все кончено. Париж мой — без осады, без пушек. Вложи в ножны твою шпагу, храбрый Крильон, у нас не будет более тех чудных битв, где ты так отличался!
— Париж наш! О государь! Благодарите ли вы Бога, что он возвратил вам корону такой малой ценой?
— Уже двадцать раз после отъезда Бриссака я все повторял одну молитву. Не будет больше проливаться французская кровь, храбрый Крильон. Я счастлив, очень счастлив, я счастливейший из людей!
— Государь, — отвечал Крильон, дрожа от счастья, — никогда не надо этого говорить. Неизвестно, что происходит в сердце других.
— Ты говоришь о себе, Крильон? — сказал Генрих. — Тем лучше. Дай бог, чтобы ты был еще счастливее меня. Впрочем, я этому поверю, видя твои блестящие глаза и веселое лицо.
— Дело в том, что я не помню себя от радости. И во всех отношениях я считаю себя счастливее вас, потому что у вас в эту минуту довольна голова, честолюбие удовлетворено и радуется, а у меня сердце дрожит, как говорится.
— Ты любишь меня до такой степени?
— Я люблю не только вас, государь.
— Уж не влюблен ли ты?
— Я не был бы тогда так доволен, и хорошо было бы влюбляться с седой бородой!
— У меня седая борода, а я страшно влюблен.
— Да, вы король и имеете право делать всевозможные глупости.
— Ты называешь это глупостью? Черт побери! Если бы ты видел мою возлюбленную, ты обкусал бы себе пальцы за то, что выразился так легкомысленно.
— Я знаю, что у вашего величества хороший вкус, но у каждого вкус свой.
— Послушай, мой храбрый Крильон, — сказал король, обнимая за плечо кавалера, — моя Габриэль — самая восхитительная девушка во Франции… А теперь, когда король кончил свои дела, и кончил хорошо, он может похвалиться. И это по милости твоей, ибо ты сегодня заменил мне целую армию. И теперь бедный Генрих, который так долго пренебрегал удовольствиями, может позволить себе к ним вновь обратиться. Поедешь ли ты со мной в ла Шоссе, где живет мадемуазель д’Эстре? Ты ее увидишь и признаешься, что она несравненна.