Прекрасное далеко
Шрифт:
— А может, это цыгане и сделали? — быстро говорит Фелисити.
Мне хочется дать ей пинка.
— Эта идея подошла бы, — кивает инспектор, наливая в чай молоко. — Даже слишком подошла бы, возможно, хотя я уже знаю, что и один из цыган тоже исчез этим вечером.
Картик. Значит, он уже ушел.
— Ну, правда все равно выйдет на свет. Так всегда бывает, — говорит инспектор Кент, отпивая чая. — О, вот это то, что примиряет со всем. Хорошая чашка чая.
Когда мы возвращаемся в сферы, я сильно обеспокоена. Неприятности с братом, визит к Цирцее, схватка с Картиком — все это давит на меня тяжким грузом. Но все
Фелисити что-то шепчет на ухо Пиппе. Они разом прикрывают глаза, и Пиппа кричит:
— Джемма! Это для тебя!
Кто-то касается моего плеча. Я оборачиваюсь — и вижу Картика в черном плаще, и сердце на мгновение замирает… Но это не настоящий Картик, хотя и мог бы быть им. Все смеются над маленькой шуткой Пиппы. Но мне совсем не весело. Я кладу руку на его плечо, пускаю в ход магию — и он превращается в старого трясущегося пирата с деревянной ногой.
— Вон она, — показываю я на Пиппу. — Ей хочется потанцевать. С тобой.
Все веселятся от души, смеются, поют и танцуют, и никто не замечает, что я ускользаю из замка и направляюсь к реке, где нахожу горгону, возвращающуюся из какого-то своего путешествия.
— Горгона! — зову я, и понимаю, что скучала по ней гораздо больше, чем мне думалось.
Она подплывает к берегу и опускает для меня борт-крыло, и я поднимаюсь на палубу, радуясь, что вижу извивающихся змей, которые высовывают тонкие жала, глядя на меня.
— Высокая госпожа… Похоже, тебе скучно на вечеринке, — говорит горгона, кивая в сторону замка.
— Я устала от всего этого.
Я ложусь на спину, глядя вверх, на редкие пятнышки света, виднеющиеся сквозь облака.
— Тебе когда-нибудь казалось, что ты совершенно одна в целом мире? — тихо спрашиваю я.
В голосе горгоны слышится тихая грусть.
— Я последняя из своего племени…
Звонкий смех доносится из замка, как из другого мира. За водянистым чернильно-синим небом Пограничных земель темные серые облака Зимних земель громыхают далекой грозой.
— Ты никогда не рассказывала мне свою историю, — напоминаю я.
Она тяжело вздыхает.
— А ты уверена, что тебе так уж хочется ее услышать?
— Да, — отвечаю я.
— Тогда садись поближе, я тебе расскажу.
Я выполняю ее просьбу, устраиваясь прямо рядом с огромным зеленым лицом.
— Это было много поколений назад, — говорит горгона, на мгновение прикрывая глаза. — Все боялись тварей Зимних земель и хаоса, который они приносили с собой, и потому, когда начала возрастать сила Ордена, все ее приветствовали. Орден объединил племена, и некоторое время все благоденствовали и сады цвели; в твоем мире Орден влиял на людей, творил историю. Но твари Зимних земель все равно совершали на нас набеги, утаскивая на свою сторону все больше душ. И Орден старался искоренить
Я перебиваю горгону:
— Погоди, я что-то не понимаю… Я думала, что Орден — это хорошо, что магия — это добро.
— Власть меняет все, и трудно становится понять, кто герой, а кто злодей, — отвечает горгона. — А магия сама по себе ни добро, ни зло; все зависит от того, с какими намерениями ею пользуются.
Замок гудит музыкой и смехом. Из окон льется свет, но он не достигает нас. Мы с горгоной сидим в собственном озере теней.
— Постепенно назревало недовольство, — после паузы продолжает горгона. — И наконец случился бунт, и каждое племя сражалось за собственное выживание, не заботясь о прочих. А в итоге Орден одержал победу. Жрицы запретили местным существам черпать магию из рун. Жители твоего мира остались запертыми в своих границах. А мой народ…
Горгона умолкает и крепко зажмуривается, как от сильной боли. Текут длинные минуты, из замка льется музыка…
— Твой народ погиб в битве, — говорю наконец я, потому что не в силах выдерживать ее молчание.
Горгона смотрит вниз.
— Нет, — отвечает она, и ее голос печален, как никогда. — Кое-кто выжил.
— Но… тогда где же они? Куда они ушли?
Горгона опускает огромную голову, и змеи повисают, как ветви ивы.
— Орден решил сделать из меня пример.
— Да, это я знаю. И потому тебя заключили в этот корабль и наложили чары, велящие говорить жрицам только правду.
— Верно. Но это было уже позже, в наказание за мои грехи.
Внутри у меня тяжесть, груз тянет к земле. Горгона никогда не говорила этого, и я уже не уверена, что хочу знать что-то еще.
— Я была тогда великим воином. Вождем моего народа. И гордой! — Она как будто выплевывает это слово. — Я не хотела, чтобы мы жили как рабы. Мы всегда были воинственной расой, и смерть являлась для нас почетным выбором. И все же мое племя приняло условия сдачи, предложенные жрицами. Это не соответствовало нашему кодексу чести. Мне было стыдно за их выбор, и гнев подтолкнул меня к поступку, который я считала справедливым.
Горгона вскидывает голову, как будто пытаясь увидеть солнце, которого здесь не было.
— И что случилось?
Безвольно висящие змеи падают одна на другую.
— Когда жрицы Ордена спали, я воспользовалась чарами, которые применяла к врагам. Я зачаровала свой народ, погрузила горгон в транс. И превратила их в камни, а потом они стали падать на мой меч. Я убила их всех, не пощадив никого. Даже малых детей. Мое преступление быстро раскрыли. И поскольку я была последней из горгон, ведьмы не стали меня казнить. Вместо того они заперли меня вот в этом корабле. И в итоге я потеряла и свободу, и свое племя, и надежду.
Горгона открывает глаза, и я отворачиваюсь, боясь взглянуть ей в лицо теперь, когда мне стала известна правда.
— Но ты изменилась, — шепчу я. — Разве не так?
— В природе скорпиона — жалить. И если у него нет такой возможности, это не значит, что он не может этого сделать.
Змеи оживают, хнычут, и горгона успокаивает их и убаюкивает, мягко покачивая головой.
— До тех пор, пока я остаюсь в этом корабле, мне ничто не грозит. Это и мое проклятие, и мое спасение.
Она обращает ко мне желтые глаза, и я невольно отвожу взгляд.