Преторианец
Шрифт:
Годвин покивал:
— Но ведь ему приходилось действовать наперегонки со временем — из-за Греции. Верно?
Черчилль пропустил мимо ушей замечание, содержавшее неприятную истину.
— Подожди он еще немного, всего четыре месяца, пока все силы Гитлера оказались бы связаны в России… но, увы, итальянцы не слишком упорно сражались у последней черты. Два события послужили к нашей погибели, Годвин. Греки наконец разыграли свою карту, их первый министр запросил у нас помощи… и, за грехи наши, герр Гитлер отправил Эрвина Роммеля драться против нас в пустыне.
Дождь все сильней бил в окна. Капли стекали по каминной трубе и с шипением испарялись на горячих углях. Роджер Годвин, которому пришлось спасаться от армии Роммеля по пустыне, знал, как это было. Но услышать
— Да, британский лев, пожалуй, вдоволь поревел и побушевал в пустыне, но Эрвин Роммель, скажем прямо, явился в Северную Африку с хлыстом и тумбой, в намерении укротить зверя. Хлыст и тумба, и еще воля и дерзкая готовность к риску — он решился овладеть ходом войны одной силой воли. Если Лоуренс в наше время был первым богом пустыни, то второй тогда как раз родился — потому что этот великий воин, Годвин, стал именно богом пустыни… Но вы ведь были в Каире и все знаете сами. Наша экспедиция в Грецию началась в марте. Семь месяцев назад. Само собой, наша оборона была ослаблена. А Роммель застал нас врасплох. «Блицкриг»! Он не стал дожидаться новых танков, а прямо вцепился нам в глотку.
Годвин с восхищением наблюдал, как искусно Черчилль расставляет акценты в своем повествовании. Изложение событий было в основном верным, просто не совсем полным. На деле он так оголил британскую оборонительную линию, что Роммелю с его хлыстом почти не с кем было воевать. И Годвин готов был поручиться, что сокрушительный провал операции в Греции — когда пришлось эвакуировать больше пятидесяти тысяч британских солдат, а над Акрополем меньше чем через два месяца взвилась свастика — Годвин готов был поспорить, что эти подробности выпадут из его рассказа.
— Эль-Агейла, Мерса-эль-Брега, Бенгази — по очереди пали под его ударами. — Голос Черчилля рокотал, как гром, раскатившийся над болотами за Кембриджем. — Ним, О’Коннор и Уэйвелл не сумели его остановить. Неделя адской бойни, пятьсот проклятых миль — мы, британцы, отступали в беспорядке, удирая от Роммеля… Невеселая вышла шутка. Я слышал, кое-кто зовет это «Бега в Бенгази» и «Тобрукским дерби», но клянусь вам, Годвин, мне не смешно! Мы опозорены! — Лицо его потемнело, каменная челюсть стиснула изжеванную сигару. — Ним и О’Коннор попали в плен к гуннам и до сих пор в Италии, в лагере для военнопленных — и это британские генералы! — Он мрачно уставился на Годвина. — Роммель великий генерал, но он воюет не на той стороне. И в Тобруке он получил отпор. Мои бесценные «Крысы пустыни» удержались, и до сих пор держатся в осаде… Я сумел переправить Уэйвеллу еще двести танков — конвой через Гибралтар и Средиземное море — но Роммель нам все еще не по зубам. Он переигрывал нас в открытом бою и в маневре, а когда Уэйвелл наконец созрел для драки — наконец! — мы начали мощнейшее контрнаступление. Операция «Боевой топор»! А Роммель сделал из нее отбивную. Отбивную! К чему пытаться скрыть катастрофу? Мы разбиты. Уэйвелл разбит. Ужасно. Лучше всего сказал Алекс Кадоган. «Уэйвелл и ему подобные, — сказал он мне, — никуда не годятся против Роммеля. Это все равно что играть с Бобби Джонсом на тридцати шести лунках». Понимаете, у меня не было другого выхода. Уэйвелла пришлось отставить. Я сменил его на Окинлека. Ну, за лето ничего не переменилось. Правда, нападение Гитлера на Россию сдержало удар Роммеля. Окинлек поставил командовать западными силами Каннингхема — может, он и прав, Каннингхем в Восточной Африке оставил от итальянцев мокрое место…
Галстук-бабочка вздрогнул, когда он повел округлыми плечами.
Было уже за полночь, но Черчилль был все так же бодр. Годвин знал, что премьер-министр имеет обыкновение вздремнуть днем, после чего может работать, и часто работает, ночь напролет. Кажется, намечалась как раз такая ночь. Вардан подавил зевок и встал, чтобы размять свои длинные ноги. Черчилль пристально всматривался в лицо Годвина. У того возникло пренеприятное ощущение, что его оценивают на пригодность к какому-то поручению, которое вполне может оказаться ему не по силам. Само собой разумеется, премьер-министр не для того ехал среди ночи в Кембридж,
— Сейчас мы готовим новое великое предприятие, — сказал Черчилль. — Осталось меньше месяца до большого наступления. И я намерен сделать все возможное, чтобы оно не провалилось… все, что в моей власти. Операция «Крестоносец». Мы уничтожим бронетанковые войска Роммеля, мы вызволим отважных «Крыс пустыни», мы вернем себе всю Киренаику и займем Триполи… Мы все это сделаем, если сумеем доказать британским бойцам, что Эрвин Роммель — не бог!Британцы вынесли самое унизительное в истории Британии отступление — им надо показать, что Роммеля можно побить. Вот почему вы здесь, мой молодой друг. Я прошу вас оказать мне услугу — точнее, две услуги.
Он безрадостно усмехнулся, знаменитые челюсти и выдающийся подбородок выглядели сейчас еще более твердокаменными, чем обычно.
— Вам, молодой Годвин, предстоит чертовски много работы. Я хочу, чтобы вы помогли мне втянуть Америку в эту проклятую войну, и хочу, чтобы вы помогли мне доказать, что Роммель — такой же человек, как и всякий другой. Работа предстоит немалая. Но сперва…
Кончик его сигары полыхнул отблеском адского пламени. Склонившись к Годвину, Черчилль взглядом приковал его к месту и постучал кончиками пальцев по колену.
— Но сперва я хотел бы попросил вас поделиться со мной информацией… Я интересуюсь этим Роммелем. А вы с ним знакомы. Я читал все, что вы о нем написали, но мне нужно больше. Я прошу вас рассказатьмне о нем. Расскажите, что привело к вашей встрече, что вы о нем думаете, как его оцениваете. — Премьер-министр улыбнулся. — Я весь обратился в слух.
Это было летом сорокового. К концу июля Франция была раздавлена, как человек, оказавшийся на пути несущегося товарного поезда. Наци овладели материком. Англия осталась в одиночестве, и началась воздушная война, получившая название Битвы за Британию. Геринг заявил, что обойдется без сил вторжения: самолеты Люфтваффе к началу осени заставят англичан молить о мире.
Роджер Годвин своими глазами видел, как не выдержала напора Франция — треснула, словно хрупкая скорлупка. Он, вместе со всеми, зачарованно наблюдал за новым актером, появившимся на сцене истории, — за генералом Эрвином Роммелем, командовавшим «призрачной дивизией», как окрестили ее газетчики и политики. 7-я бронетанковая дивизия Роммеля, подобно кораблю-призраку, с невиданной быстротой перемещалась с места на место, появляясь из-за завесы дождя и тумана, чтобы нанести удар и тут же скрыться — и снова возникнуть в тылу разбитых и разрозненных французских частей. В европейских сражениях еще не видывали армии, действовавшей так быстро и так решительно. Французам мнилось, что против них выступает некая стихийная сила. Притом Роммель руководствовался самыми современными идеями. Он приводил в исполнение блестящие теоретические разработки, изложенные в его ставшей уже классикой книге «Infanterie greift an» — «Пехота наступает», — опубликованной в 1937 году.
Годвину нужна была сенсация. Газетный синдикат требовал большой и новой темы, которой бы никто больше не занимался. Годвин решил добраться до этого генерала Роммеля и взять у него интервью. Он упомянул об этом в разговоре с Максом Худом, который то ли только что вернулся из, то ли как раз собирался в Каир — в те дни его можно было застать только в одном из этих двух состояний.
— А почему именно Роммель? — спросил Худ. — Почему бы не прокатиться в Берлин и не попросить Геббельса устроить тебе пресс-конференцию со всем генеральным штабом? Или хотя бы с Герингом — он любит поговорить?