Прежде всего любовь
Шрифт:
У меня началось расстройство пищевого поведения. Я стала ненавидеть себя и занялась самокопанием. Думала, стоит ли мне быть актрисой. Я была недостаточно красива, недостаточно талантлива и, очевидно, недостаточно толстокожа. Когда я поделилась сомнениями с родителями, они, кажется, обрадовались. Они сказали, что актерство – это интересный опыт, но они бы предпочли, чтобы я получила более практичную профессию. Мама сказала, что я всегда могу играть в театре в качестве хобби, а папа заикнулся про юридическую школу. Сам он был судебным адвокатом, и заметил, что юриспруденция – это тоже театр. Я на это не купилась, но записалась
Льюис, который всегда был несколько лицемерен, пришел в ужас и заявил, что я продаюсь. Я парировала, что ему легко говорить – его-то родители были богемными бруклинцами. То есть он мог следовать зову сердца, не разбивая родительские мечты. Наши отношения становились все более натянутыми, а секс, когда-то страстный, сделался механическим.
Во время рождественских каникул, сразу после первой годовщины смерти Дэниела, мои родители усадили нас с Джози в кухне и заявили, что они разъезжаются. Это такой эвфемизм для развода. Я знала, что у них не все гладко, что папа снова начал пить, но все равно этот второй удар, нанесенный нашей семье, меня подкосил. У меня больше не было старшего брата и тихой гавани родительского брака. Честно говоря, чувствовала я себя так, будто у меня вообще не было семьи.
Вскоре после возвращения в колледж Льюис официально бросил меня ради Поппи. Он признался, что они встречаются еще со дня благодарения, но он не стал разбивать мне сердце до двадцать второго декабря.
– Я знаю, как тяжело приходится во время первой годовщины.
– Ну спасибо, – сказала я, изо всех сил стараясь не заплакать, – очень мило с твоей стороны.
Последний семестр в колледже дался мне очень тяжело. Я забросила сцену и впала в депрессию, потому что у меня больше не было ни брата, ни Льюиса. Преподаватель, который заметил, как я похудела и как скачут мои оценки, настоял, чтобы я сходила к университетскому психотерапевту. Терапия и таблетки кое-как держали меня на плаву.
Единственным положительным моментом этой весны были письма о том, что меня приняли в несколько юридических школ, в том числе в Колумбийский университет. Это был, конечно, не Гарвард и не Йель, но все-таки Лига плюща. У меня, конечно, не было шансов сравняться с братом, но я знала, что родители мной гордятся. И я собой гордилась. А это лучше, чем ничего не чувствовать.
Через несколько месяцев я вырвалась из ада Сиракуз, переехала в Нью-Йорк и погрузилась в мир юриспруденции. Театра, пьес и прочих культурных явлений я изо всех сил избегала.
«Может быть, Льюис был прав», – подумала я, узнав, что они с Поппи живут в Гринвич-Вилладж и работают в одном театре. Может быть, я и правда была бесхребетной и продажной. А может, наоборот, поступала благородно и бескорыстно, поставив интересы родителей выше своих. Я убеждала себя, что дело именно в этом, и решила стать их нормальным успешным ребенком, который залечит их раны.
Конечно, они надеялись, что однажды я заведу семью, лучше всего в Атланте. Но если у меня не получится, с этим справится и Джози. Она тогда встречалась с симпатичным парнем по имени Уилл. Он происходил из «хорошей семьи» (по выражению нашей матери) из Мейкона, имел безупречные манеры, а по особым случаям носил строгий костюм. Их отношения очень быстро стали серьезными – они оказались
Мы обе поможем им наладить нормальную жизнь. Я всегда ненавидела это слово.
К выпуску из юридической школы мои родители подарили мне портфель моего брата. Тот, который ему преподнесли на двадцать пятый день рождения. Это было скорее жутко, чем мило, и я начала отчаянно завидовать выбору, который сделала сестра. У меня был портфель и степень по юриспруденции. У нее – настоящее счастье. Жизнь учительницы – с походами по барам и поездками – казалась мне очень простой. А еще ей было кого любить.
Чтобы не злиться, я убеждала себя, что ее решение меня в какой-то степени освободило. Я твердила себе, что смогу сдать экзамен, устроиться в юридическую фирму на Манхэттене и работать по семьдесят-восемьдесят часов в неделю. Может быть, когда Джози выйдет замуж за Уилла и родит ребенка, я тоже смогу последовать зову своего сердца. Может быть, я тоже стану счастливой однажды.
Но потом, еще до того, как я сбросила с себя цепи юриспруденции, Джози все испортила с громким треском, как всегда поступала. Она позвонила мне среди ночи (я все еще сидела на работе, доделывала резюме), разревелась и сказала, что она облажалась и Уилл ее бросил. Я спросила, что случилось, пытаясь установить факты и дать разумный совет.
– Долгая история, – ответила она, как всегда говорила, если сама была виновата или не хотела ничего говорить, – просто поверь. Все кончено.
– Ну и ладно. Ты о нем забудешь и найдешь себе другого парня. Тебе еще и тридцати нет, времени полно.
– Обещаешь? – спросила она так быстро, что я даже задумалась, в самом ли деле она любила Уилла или просто очень хотела замуж. Может быть, ее устроил бы любой симпатичный парень в хороших шмотках.
Разумеется, я не могла предсказать ее судьбу – не более, чем судьбу Дэниела, – но все же я заверила ее, что все будет хорошо. В конце концов, вселенная нам с ней задолжала.
Через неделю я покорилась мольбам Джози и прилетела в Атланту в ужасе перед возвращением домой. В суете нью-йоркской жизни я могла забыть о своем горе – там ничто не напоминало мне о брате. Здесь же горе было живо и свежо. Я глубоко вдохнула и постаралась собраться с силами. Эскалатор нес меня в зал выдачи багажа. К моему удивлению, там обнаружился Нолан. Он писал мне примерно раз в полгода, просто спрашивал, как дела, но я не видела его с того самого вечера, когда мы вместе поднимались в комнату Дэниела.
– Привет! – он помахал мне рукой.
Джози, которая иногда встречала его в барах, говорила, что он стал еще красивее, но я оказалась не готова к тому, насколько круто он теперь выглядел. На нем были джинсы, футболка и бейсболка университета Миссисипи.
– Что ты тут делаешь? – я почувствовала, что вся свечусь. – Меня папа должен был встретить.
– Знаю. Я утром играл с ним в гольф и сказал, что сам за тобой съезжу, – он взъерошил мне волосы, как будто мне было двенадцать. Хотя, когда мне было двенадцать, он этого никогда не делал. – Отлично выглядишь, Мер. Просто вау.