Прежде всего любовь
Шрифт:
– Нет. Кто может отравиться в шесть сорок пять пятницы? И, кстати, тот, кто правда травится, обязательно придумывает себе другую болезнь. Потому что отравление всегда звучит как отговорка.
– Да, – смеется Нолан, – а почему?
– Потому что так обычно и бывает. Надо ей позвонить. Сказать, чтобы она все равно приходила, раз это не заразно.
– Нельзя присматривать за ребенком, если ты отравился, – Нолан как будто ничего не понял. Я смотрю, как он аккуратно расстегивает рубашку и вешает ее на мягкую вешалку в моем крае гардеробной.
– Ты что делаешь? Одевайся, – говорю я, – я попрошу маму или Джози
– Правда? – разочарованно спрашивает он.
– Ты разве не хочешь никуда идти? – спрашиваю я, думая, что сама мечтала о встрече с Грэмами всю неделю.
– Хочу. Но и дома бы посидел с удовольствием. Можно заказать китайской еды и посмотреть «Родину», еще три серии осталось.
Я скрещиваю руки на груди и смотрю на него:
– Мы никуда не ходим.
– Неправда, – говорит он, – мы ходили ужинать в прошлую субботу.
– Да, но это были люди с работы. Они не считаются, – отвечаю я, зная, что, если мы останемся дома, Нолан будет смотреть телевизор, пока я буду укладывать Харпер – адское выматывающее занятие, порой занимающее несколько часов.
Я удерживаюсь от признания в том, как сильно я мечтаю о паре бокалов и вечере со взрослыми людьми, без дочери, и вместо этого снова говорю, что позвоню маме и Джози – вдруг кто-то из них свободен.
– Ты же знаешь, что Джози занята. Разве бывало так, что ей нечего делать вечером в пятницу? – спрашивает Нолан, так и не надевший рубашку.
Он в еще более лучшей форме, чем обычно, потому что готовится к очередному триатлону. Его утренняя тренировка очень удачно приходится на то время, когда нужно собирать Харпер в школу.
Я пишу обеим, на всякий случай, но, как и предсказывал Нолан, Джози сразу отвечает, что у нее уже есть планы. Мама говорит, что с удовольствием бы нам помогла, но она собирается пойти в кино с Кеем, своим приятелем из церкви.
– Черт, – бурчу я себе под нос.
– Мы могли бы позвать Грэмов в гости, – предлагает Нолан.
Я качаю головой и страшно злюсь.
– У нас бардак и есть нечего.
– И что? Пиццу закажем.
– Не хочу, – отвечаю я, понимая, что укладывать Харпер придется все равно мне, – и вряд ли Грэмы станут платить няне своих детей, только чтобы провести вечер с чужими.
– Ну ладно, – говорит он, – наверняка мы сможем придумать что-нибудь интересное.
Он подмигивает мне и делает вид, что стреляет в меня из пальца. Я знаю, что он пытается развеселить меня, но одновременно явно кое-что предлагает.
Я уклончиво фыркаю, прикидывая, на каком месте в списке моих любимых развлечений теперь стоит секс с мужем – до укладывания дочери или после.
Я знаю, что это звучит ужасно. Как будто я жуткая мать и жена. Или по крайней мере неблагодарная. Совсем не похоже на тот имидж, который я пытаюсь создать в «Инстаграме».
Тег «#счастливаяжизнь». Тег «#красиваясемья». Тег «#счастье».
Иногда – например сегодня – я никак не могу понять, что хуже: притворяться счастливой, когда ты несчастна, или постоянно злиться из-за того, что ты должна быть счастливой. Эми, мой психолог, говорит не относиться к себе так сурово. Наверное именно поэтому я к ней и хожу. Она говорит, что все люди создают воображаемую версию своей жизни и пытаются в нее поверить. Другими словами, в социальных сетях врут все.
Кроме того, мне нравится еще одна точка зрения Эми (ей самой за сорок). Она утверждает, что тридцать – это серьезный рубеж для многих, а материнство – вовсе не бесконечное счастье, как воображают девушки, разглядывая голубые, розовые или желтенькие ползунки. Она клянется, что все становится легче, когда дети вырастают и делаются самостоятельными, и что материнство в любом возрасте тяжело. Очень тяжело. Матерям, которые сидят дома, сложно, работающим матерям сложно, работающим неполный день тоже сложно, хотя первые два лагеря постоянно настаивают, что уж мы-то берем все лучшее от обоих миров. Лично мне кажется, что мы получаем худшее. Черт. Я снова это сделала. Черт. Черт. Черт.
Кстати, я люблю дочь сильнее всего на свете. Она – лучшее, что я сделала и сделаю в жизни. Просто необходимость заботиться о маленьком ребенке сводит меня с ума, в чем я могу признаться только Эми, которой я плачу за час абсолютной честности. Я не могу сказать об этом мужу, который недавно сказал, что у меня нет материнского инстинкта. Я не могу сказать друзьям, потому что это обесценит мой идеальный образ в «Фейсбуке». Не могу сказать сестре, которая отчаянно хочет ребенка. И не могу сказать матери, потому что знаю, что она отдала бы все, чтобы вернуть своего старшего сына и снова пережить с ним даже те моменты, которые кажутся мне омерзительными. Я нужна маме. Ребенок, о котором не нужно волноваться. Единственный ее ребенок, который не умер и не разрушил свою жизнь.
Еще сильнее на меня давит то, как я отношусь к Нолану, моему мужу на протяжении последних семи лет (конечно, скрываю я это еще тщательнее). Я не знаю, откуда начать, разве что с начала, с ответа на вечный вопрос «И как вы познакомились?». У каждой пары есть на это ответ. История, которую рассказывают раз за разом. Иногда главным рассказчиком становится муж, иногда жена. Иногда они говорят вместе, превращая историю в крошечный спектакль. Грустный взгляд, радостный смешок, неожиданный поворот сюжета. «Он тогда сказал… А я тогда… и вот мы… долго и счастливо».
Иногда мне кажется, что причина моих проблем с Ноланом в том числе в этой самой истории. Потому что, даже если я озвучу приглаженную, сокращенную и приличную версию, не упоминая сентиментальных деталей вроде «Нолан был одним из тех, кто нес гроб моего брата», мы все равно упремся в Дэниела.
Сколько я себя помню, Нолан был лучшим другом моего брата, хотя, при почти пятилетней разнице в возрасте, я не обращала внимания ни на одного из них, разве что в самом раннем детстве. Он просто был данностью, как обитый твидом диван в гостиной или отцовский верстак в гараже. Фоном, на котором проходило мое детство. Старшим мальчиком, который обменивался с братом бейсбольными карточками, играл в футбол во дворе или оставался ночевать у нас на раскладушке, вытащенной из-под односпальной кровати Дэниела.