Приглашение в ад
Шрифт:
— Ну вот, — с горечью заметил он, — кажется, наступают времена, когда женщины собираются
защищать мужчин…
— Не суди поспешно, батя, — обнял его за плечи Ян, — мой штатский костюм еще ничего не значит…
— Ты возмужал, ты очень возмужал, Ян, — с удовольствием рассматривал сына Арчибальд. — А рядом
вы вообще смотритесь прекрасно… Насколько я понимаю, у вас но очень много времени? Ну, рассказывайте о
себе!
Отец трогательно ухаживал за Кристиной, которая ему
удовольствия. Но события излагал скупо. Сказал, что Живут в Лондоне и работают для армии.
— Пожалуй, это самое разумное в нынешней обстановке, — задумчиво произнес Коллинз, выслушав
Яна. — Даже здесь, в Ковентри, в глубине страны, многие живут без веры в день грядущий. Хотя иные в войну
не верят.
— Что касается меня, то я рад, батя, что ты устроился именно здесь. Подальше от города с названием
Берлин. Это название теперь дурно начнет. У тебя интересная практика?
— Веду кое-какие дела фирмы, занимающейся авиастроением. Признаться, вполне доволен. Дела
отвлекают от грустных мыслей и немножко от старости…
Они погуляли по городу. По случаю воскресного дня большинство жителей выглядели нарядно,
празднично.
Стрелки городских часов неумолимо бежали по кругу. Настало время расставаться.
— Полагаю, батя, будем теперь видеться чаще, — сказал на прощанье Ян. — Адрес я тебе оставил.
Пиши, пожалуйста.
Коблиц заехал за ними, как обещал.
Обратный путь проходил в полном молчании. Каждый думал о своем.
В Блечли Коблиц подождал, пока Кристина войдет в дом. Руку Яна задержал в своей.
— У меня такое впечатление, Янек, что нас кто-то связал одной веревочкой. Думается, мы еще
встретимся. Только, боюсь, это будет под небом войны…
— Ну, вам-то, Артур, не привыкать к войне. Вы и сейчас там.
— Все равно. Только ведь война может заставить нас встретиться иначе, чем сегодня.
— Оказывается, вы умеете быть грустным, Артур? Вот уж не подумал бы…
— Хотите что-то передать пани Зосе? — тихо спросил Коблиц.
У Яна сразу завертелись на языке вопросы. Но он представил безгласный рот пана Марека.
— Нет, — сказал Ян, — нет, ничего. А что касается нас… дай нам бог встретиться так, чтобы за столом
сидели мои и ваши дети.
— Дети… это хорошо, — сказал Коблиц, сверкнул зубами, забрался в машину и, не прощаясь, тронул с
места.
Ч а с т ь IV
Тюльпаны на руинах
1
1 соединений и бомбардировочных эскадрилий навалились на Польшу. Польша была предана огню и мечу.
3 сентября “князь соглашателей” премьер-министр Англии Невилл Чемберлен под давлением палаты
общин и личным воздействием Черчилля объявил, что с И часов утра Великобритания находится в состоянии
войны с Германией.
Помимо всего прочего, для Черчилля это означало официальное признание краха политики Чемберлена,
открывало перспективы выхода на первую роль в государстве.
До этого момента Уинстон вел осторожную тактику нейтралитета, не позволяя себе публичных выпадов
против правительства. On учел уроки прошлого, когда задиристость приводила к конфронтации с собственной
партией. Не выходило из памяти обидное высказывание одного парламентского деятеля по поводу отношения к
Черчиллю: “Консерваторы были вполне готовы позволить ему продолжать играть роль рычащего английского
бульдога, но они считали, что место такого бульдога не в столовой, а в конуре, на дворе”.
Тактика сотрудничества, а также ослабление позиций Чемберлена привели к тому, что Черчилль получил
пост военно-морского министра и члена кабинета. Начался период противостояния Англии и фашистской
Германии. Он тянулся с сентября 1939 года по апрель 1940 и получил название “странной войны”. Странной
потому, что по существу никакая война не велась. Чемберлен и не собирался предпринимать активные военные
действия. Премьер по-прежнему надеялся заключить с Германией соглашение. Ни правительство Англии, ни
правительство Франции не попытались помочь Польше. Глаза Чемберлена все так же закрывала повязка
политической слепоты.
Закулисные битвы в парламенте и в правительственном кабинете все больше возмущали широкие слои
английского населения. Люди не ждали для себя ничего хорошего от Гитлера. В этих условиях популярность
Черчилля росла.
В то же время он испытывал давление со стороны приверженцев умиротворения германского фашизма.
Порой это давление носило светский характер. Известная “мамаша кливлендцев” леди Астор, чья ненависть ко
всему большевистскому стала чуть ли не поговоркой, считала необходимым приглашать Уинстона на домашние
рауты. Во время приемов разгорались далеко не безобидные дискуссии. Соглашатели старались воздействовать
на Черчилля. Он порой отшучивался, порой остро огрызался. Однажды леди Астор, взбешенная его