Пригоршня тьмы
Шрифт:
– Сдайте оружие и расходитесь, – снова донесся из громкоговорителя знакомый голос.
– Да это же Крюков! – понял Шебалин.
Вопреки угрозам, а может, и под их влиянием, толпа не расходилась. Напротив, она, казалось, сплотилась, обрела некую цельность. Главным заводилой была по-прежнему Амалия. Всклокоченные седые волосы, растрепанная одежда, горящие неистовой ненавистью глаза делали ее похожей на фурию.
– Посмотрите! – кричала она в свой рупор. – Вот они – опричники продажной власти, ее цепные псы! Они готовы стрелять в народ! Так же, как когда-то расстреливали народ царские
– Нужно выбираться отсюда, – тревожно сказал Шебалин, – а то ведь действительно может что-нибудь произойти. Мне кажется, ни та, ни другая сторона не понимают, что делают. Какое-то всеобщее ослепление.
Они начали протискиваться назад, однако это плохо удавалось. Создавалось впечатление, что их не хотели отпускать. Люди молча стояли плечом к плечу, словно спрессованные неведомой силой. Они не огрызались, не ругались, но были полны озлобленной тупости. Все, и мужчины, и женщины, вдруг стали на одно лицо.
С огромным трудом следователи все же просочились на относительно малолюдный участок площади. А народ все прибывал. Довольно значительное пространство перед Домом Советов представляло собой колышущееся людское море. Никто не расходился, как будто все чего-то ждали. Шебалин и сам ощутил некое томление, сладкое и одновременно тревожное. Опасность находилась рядом и тянула к себе как магнит. По-видимому, и Бузыкин испытывал нечто подобное. Он тяжело дышал, зрачки то расширялись, то сужались, что выдавало сильное волнение. Он неотрывно смотрел вперед на то место, откуда они только что с таким трудом вылезли, и, казалось, хотел вернуться туда.
– Что, Митя, пойдем в гостиницу? – осторожно спросил Шебалин.
– Подождите, Николай Ильич… Побудем еще немного. Ведь так интересно. Прямо как в историческом фильме о революции…
– А если начнут стрелять?
– Что вы! Такого быть не должно!
– Всякое может случиться. Если толпа побежит, то возможны весьма печальные последствия.
– Давайте все же подождем! – взмолился Бузыкин.
«А чего, собственно, подождем»? – подумал Шебалин, но склонился к тому, чтобы остаться.
Грозовые тучи опускались все ниже. В свинцовой их сердцевине засверкали молнии. Это были даже не молнии, а яркие сполохи. Грома не было. Стало совсем тяжело дышать. Казалось, толпа стоит на дне огромного сосуда, из которого постепенно откачивают воздух. Неожиданно налетел легкий ветерок, принесший запах гари. Но слабое его дуновение лишь усилило ощущение тревоги и гнетущей тяжести.
Никогда в жизни Шебалин не испытывал ничего подобного. Он как будто не волен был управлять своим телом. Разум настойчиво подсказывал: лучше уйти отсюда, но что-то мешало, не пускало…
И в этот миг Шебалин их увидел. Метрах в трех от него стояла девочка, в которой он узнал Машу Глиномесову. Рядом с ней, как бы заслоняя ее своим крупным телом, возвышался Проша. Странно, но возле них образовалось пустое пространство. Люди как бы обтекали эту пару. Словно их окружала какая-то прозрачная стена.
Проша, которого Шебалин
Маша, напротив, казалась совершенно спокойной. На лице ее блуждала скучающая гримаса, глаза уставились куда-то в пространство. Красное короткое платьице рдело в серой толпе, словно огромный ядовитый цветок мака.
Шебалин не отрываясь смотрел на них. Сознание его прояснилось. Он лихорадочно размышлял, что же предпринять. Судя по всему, они вполне мирно сосуществуют. Девчонка вовсе не выглядит жертвой. Напротив, похоже, Проша защищает ее. Он вспомнил: по словам свидетелей, она называет его «раб». Но и на раба он не был похож. Скорее, на телохранителя, стража, который готов броситься на каждого, кто посягнет на его госпожу.
Что же все-таки делать? В этой толпе задержать их вряд ли удастся. Проще всего проследить за ними, а потом брать. Однако какая все-таки удача – встретить людей, которых безуспешно разыскиваешь, посреди многолюдной толпы.
Шебалин потянул за рукав Бузыкина, который, вытягивая шею, смотрел, что происходит впереди.
Тот обернулся, и в его глазах Николай прочитал досаду.
– Смотри, – Шебалин кивнул на пару.
Тот безразлично покосился на девочку и ее похитителя.
– А-а, – равнодушно произнес он, – нашлись… – И отвернулся. Вновь, вертя головой, он стал высматривать что-то впереди, потом неуверенно направился в гущу толпы.
– Ты куда? Стой! – крикнул Шебалин, но Бузыкин лишь вяло махнул рукой: отстаньте, мол.
«Вот гад! – с ненавистью подумал Шебалин. – В самый острый момент меня бросает. Ну и черт с ним! Сам управлюсь».
Он снова повернулся к парочке и обнаружил, что девчонка внимательно смотрит на него. Ему даже показалось, что она чуть заметно усмехается. Как будто знает, кто он.
В эту минуту впереди, куда отправился Бузыкин, раздалась резкая команда, а потом треск автоматных очередей. Тяжелый гул людской толпы превратился в рев, и Шебалин понял: началось самое страшное.
– Что бы ни случилось, – решил он, – нужно держаться рядом с парочкой.
11
Самолет пролетал где-то над Атлантикой. В салоне был полумрак, большинство пассажиров спали. Рита Кнабе расслабленно полулежала в кресле с закрытыми глазами, но сон не шел. Рядом с ней посапывала пожилая ирландка. Еще в самом начале полета они перекинулись несколькими фразами, и Рита успела узнать, что миссис О'Лири возвращается домой из Бостона, куда она ездила в связи с наследством, доставшимся ей после смерти сестры. Она была страстной патриоткой своего Зеленого острова и сообщила Рите, что ни за что бы не осталась жить в Америке, даже если б ее к этому принудили. «Ирландия – родина моя», – пропела она. Однако чувствовалось, что пожилая дама кривит душой. Бостон явно произвел на нее огромное впечатление.