Приговор
Шрифт:
— Братишка мяч закинул, — сказал ему Аркадий.
Когда совсем стемнело, маскировать Гену уже не нужно было. Вскоре он подал знак: можно было начинать.
Аркадий и я вбежали во двор, поднялись на второй этаж. И вовремя. Распахнулась дверь. Выскочила какая-то девушка… Как сумасшедшая пробежала мимо нас по лестнице вниз. Вслед за Аркадием я втиснулся в комнату.
Там горела настольная лампа. Надрывался приемник. На кровати лежал пожилой мужчина. Рот мокрый, слюнявый. Мы с Аркадием связали его и стали
— Руки вверх!
Я обернулся. На меня смотрело дуло пистолета; старик освободился от веревки. Он сидел на кровати и криво улыбался своим мокрым ртом.
— Не тот полет, гады. Вы на кого пошли? — голос его стал жестким. — Что? Не по силам, старый волк? Не такое я видел…
Мне удалось потихоньку раскрыть нож. Он заметил.
— Брось нож, ты!
И тогда… Тогда я метнул нож прямо в него. Он отклонился и почти одновременно раздался выстрел. В то же мгновение на старика насел Аркадий. Прижав коленом руку с пистолетом, он свободным концом веревки сдавил ему горло. В дверь просунулся Генка. Он стоял на «атанде», в коридоре.
— Ничего, — ответил «Артист», — все кончено. Волки на этот раз мы.
Через пять минут, прихватив портфель, фотоаппарат и скатерть мы уже смотались оттуда…
Конец рассказа Мехтиева не представлял особого интереса для следствия. Было ясно, «Косой» выставлял себя послушным исполнителем воли «Артиста». Мол, с Галустяна и спрашивайте, а я — человек, так сказать, подневольный.
После того, как его вывели, Байрамов с улыбкой сказал Акперову:
— Вот оно — воровское «товарищество» в самом чистом его виде.
— Что ты хочешь, Фархад. Волчья психология. Спасай свою шкуру в одиночку.
ГЛАВА 28
ЗАСТУПИНА? ДО СИХ ПОР ТЫ НАЗЫВАЛ ЕЕ ПО ИМЕНИ
Резко затрещал телефон. Акперов, рывком схватил трубку:
— Алло! Слушаю! Лучше? Спасибо, Сергей! Ты — добрый волшебник! Еду, сейчас же еду!
Счастливо и растерянно обшаривая глазами комнату, Заур долго искал пиджак, хотя он висел тут же, перед глазами. Наконец, увидел его, рванул с вешалки и помчался к Асланову.
Подполковник выжидающе поднялся с места, в прищуренных светлых глазах настороженность.
— Смешно я выгляжу, наверное, — виновато улыбнулся Акперов. — Но есть причина, Аскер Мурадович. Заступина пришла в сознание!
— Заступина? — переспросил Асланов. — До сих пор ты называл ее по имени — Марита.
— Да, было…
— Было? — укоризненно покачал головой Асланов. — О твоей истерике Байрамов
— Товарищ подполковник! — начал было Акперов.
— Подожди… Выслушай! Я знаю тебя хорошо. Знаю, как мужественного человека! А что такое мужество? Это, — в первую очередь, умение всегда владеть собой, душевная собранность. А ты — обмяк, раскис. Испугался за свою репутацию что ли? Может быть, захотелось — чистеньким уйти в сторону?
Майор вспыхнул, но промолчал.
— Ошибиться может каждый человек, Заур. Так что же, по-твоему, надо добивать человека? Ты — чекист, — Асланов повысил голос. — Ты лучше других знаешь цену, человечности.
— Вы правы, товарищ начальник, — потупясь произнес Акперов. — Только напрасно вам кажется, что мало я думал…
— Молчи уж. — Подполковник смягчился. — Я великолепно понимаю: у любящего человека невысказанных мыслей столько, сколько воды в море. Ладно, ступай, тебе надо быть в больнице.
Акперов, нагруженный кульками и фруктами, цветами, коробкой конфет, не шел, а летел к хирургическому корпусу. Уже в коридоре его остановила сестра. Приложив указательный палец к губам, шепнула:
— Тише. Больные отдыхают. И, пожалуйста, не беспокойте ее — она еще очень слаба. Побудьте минут пять, не больше.
Акперов молча кивнул, на цыпочках вошел в бокс. Аккуратно сложил на тумбочку груду покупок, опустился на стул. Марита, осунувшаяся, трогательно беспомощная, казалось, дремала. Акперов несколько минут молча вглядывался в дорогое лицо. Почувствовав его взгляд, она медленно открыла глаза, как-то недоверчиво улыбнулась. Заур осторожно коснулся ее руки, и рука тотчас спряталась под одеяло.
— Ты… пришел…
— Здравствуй, дорогая… Я рад, что ты…
Глаза Мариты заблестели, она отвернулась. К виску, оставляя влажный след, побежала слеза.
— Лучше бы я умерла, — вырвалось у нее. — Не надо было б мне… Это несправедливо!
Он ответил твердо, даже сердито:
— Умереть легче всего. Подумай о том, как жить. Жить, понимаешь? Жить, потому, что я люблю тебя.
Губы ее задрожали, она прикусила их, но слезы все равно бежали и бежали.
— Нет… Заур. Не надо. Я хочу тебе сказать… — В голосе ее прозвучала такая тоска, что Заур не выдержал.
— Об этом потом. Тебе нельзя волноваться. Поправишься — отвезу тебя к маме, потому что твой отец арестован.
— Он не отец. Господи, как объяснить… — она закусила край пододеяльника.
Заур поймал в маленьком зеркале над кроватью укоризненный взгляд сестры, поднялся. Медленно очистил мандарин, вложил в руку Мариты.
— Все будет хорошо. И что бы ни случилось, знай, — я люблю тебя.