Приговоренный дар. Избранное
Шрифт:
– А где гарантии? Почему я должен вам верить, Петр Нилыч?
– Ну какие тебе, Игорюша, гарантии, побойся бога! Честное купеческое слово Бурлакова выше всяких гарантийных писулек, е-мое! Для начала ты исполнишь мою маленькую просьбу, укокошишь одного зловредного деятеля. А за наградой, батенька, дело не станет. Благо, есть из чего выбирать, – любую заграницу, любую национальность, любую комфортабельную берложку, с яхтой, с машинами, с бабешечками, с мальчиками, – только намекни мне, что душа просит. Я человек очень понятливый в отношении всяких художественных причуд. Художественная натура всегда требует свое, так. Ты, Игорюша, только не конфузься. Требуй все целиком!
– Мне бы библиотеку, чтоб…
– Господи, Игорюша! Дай список, е-мое! У моего управляющего этого барахла завались, – у академиков скупал, гад. Тебе сам этот как его, великий…
– У Александра Сергеевича была превосходная библиотека. У Льва Николаевича, вообще… Алексей Максимович собрал прекрасную.
– Я тебе точно говорю, эти мужики сдохнут от зависти от твоих книжек. Сам посмотришь, Игорюша, мой завхоз очень даже не простак.
– К сожалению «эти мужики» умерли. И слава богу, что умерли, не имеют чести видеть всю эту мерзость, что…
– Сам, что ли, прибрал? Или мужики сами сыграли в виду несварения желудка и прочих геморроев, так?
– В том числе и от них, Петр Нилыч. Это наши русские классики, наша гордость. Хотя Алексея Максимовича сейчас не весьма-то жалует наша интеллигенция. Хотя спектакли по пьесам все равно ставят. Все равно, Алексей Максимыч не врал про дачную человеческую сущность. Петр Нилыч, извините, но ведь вы типичный горьковский персонаж. Он любил таких… изображать во всей гнойной их сущности. И наказывал нам, дуракам, любить.
– Игорюша, голубчик, на какой хрен меня любить! Окстись, милый. От тебя потребуется уважение младшего к старшему. А в душе ты можешь нести меня по всем кочкам. Мне твоя душа без надобности. Мне бы со своей горемычной разобраться. Я ясно выражаюсь, мистер Гуманоидов? Я не зарюсь на ваши внутренности, мне люб ваш талант, ваш профессиональный почерк. Моя слабость – профессионалы в этой жизни, Игорюша.
– Профессионалы, говорите… Профессиональные дачники заселяют всю русскую местность, – это хорошо, или в этом факте намеренная пошлость? Петр Нилыч, а в церковь давно не заглядывали?
– Нет, Игорюша, церкви я люблю. В особенности наши православные, а как же! Живопись, знаешь, запашистость этакая лампадная и прочий фимиам. Службы вот, батенька, не уважаю. Долго, да и теснота, душно. Зато попы наши, конечно, не в пример римским и прочим. Заглядение, а не попы, – униформа богатейшая. И тяже-ленная, поди, и как ее старички-епископы таскают часами? Одно слово, попы русские богатырского складу. И пить, я знаю, горазды, не то что ваша интеллигентская братия. Возьмет на грудь жалкую поллитровку и норовит под стол устроиться, чтоб всем ноги обрыгать. Вроде вши – насосется на дармовщинку, а потом трясется, как бы не дриснуть, не лопнуть! Сама, сволочь, в Бога не верует, а перед смертью непременно окрестится – на всякий пожарный. А ну, доведется предстать перед божьими дознавателями, чинами апостольскими. А в душе – холопья и лакейская морда! Так бы и задавил собственной рукой! Ладно, Гуманоидов, плюнь, не бери на сердце. Бурлаков лично к тебе имеет приязнь. Потому что ты – сволочь. Но сволочь искренняя, доподлинная, без украшательств, без побрякушек этих всяких идейных, партийных. Будь моя воля, все эти расплодившиеся партии и партейки – прямиком в газовую печь! Я чую нутром, все партии и союзы не к добру. Они не черви, которые полезные, земляные, – они могильные, которые к живому мясу тянутся, сволочи! Поганят воздух смрадом, а сами мечтают заделаться царьками, монархами, диктаторами. А Бурлаков говорит этим могильным белолицым вьюношам – а накося выкуси!! А, а ты задумал подлую мультяжку, в которой я в роскошном знатном гробу, а вокруг эти червяки могильные, напудренные, надушенные в бабочках, а в петличках черные бутоны роз, так? И чем тебе старик Нилыч не поглянулся, – ума не приложу. Ладно, Игорюш, черт с тобой! Зачем лично тебе потребовалась моя жизнь, – это ты где-нибудь в мемуарах отобрази. Чтоб старика Бурлакова мои подросшие внучатки пожалели, в бородах поскребли. А то думают, Бурлакову просто так все достается, – с кровью, с гноем, мальчики мои! С вырыванием всех коренных зубов, – без наркозу!
– Простите, Петр Нилыч, а при чем ваши зубы? Да еще коренные… Вы полагаете, что я прежде чем… Я применяю пытки?
– Осел ты, Игорюша, и юмора не сечешь. Для образности, для красивости, чтоб воспоминания у родственной публики возбудились, – мол, какие пришлось Петру Нилычу страдания моральные сносить, так. Ты, давай не играй в дурочку. Все тебе понятно. Я всегда выражаюсь с чистой ясностью, чтоб всякая сволочь уразумела. Вон как эта, которая с коленками горячими и круглястыми, и попа вписывается прямо
И мы в который раз чокнулись на посошок, на этот раз за прелестных дам, за их дьявольскую двуликую сущность, за это божественное искусительное изобретение, посредством которого человек продлевает свой род. Продлевает по какому-то неизъяснимому наитию, которое подразумевает божественный же акт, который в человеческой рутинной повседневности давно извратился, превратившись в одно из самых сладострастных физиологических упражнений, которым всевышний наградил человеческие существа, которые Он, как бы в насмешку над шевелящимися, стонущими, бьющимися во всевозможных похотливых позах, навеки же заклеймил как греховно исчадные, торящие дорогу в геенну огненную к чанам кипящим, в которых вечно корчатся любострастники и прочие мелкие заблудшие грешники…
Меня уже не донимало недоумение, откуда такая дотошная осведомленность у моего стойкого, омоченного благородным миллионерским потом приятеля, – познание о моей личной разведенной жизни и незаживающей дурной сердечной ране.
У господина Бурлакова, по всей видимости, в советниках какая-нибудь ученица легендарной Ванги, которая своими потусторонними методами проникла в незащищенную ауру моей головы и выцарапала из нее кое-какие поддающиеся разглашению умственные флюиды, о которых я с легкомысленностью язычника забывал, и они перемещались в мировой эфир и, разумеется, легко становились добычей ясновидящих сенсов и приближенных звездочетов доморощенного вельможи, у которого на мой счет возникла идея-фикс: неуловимого уничтожителя вредных людишек взять в свой штат, с целью использовать его феноминальные данные для своей, бурлаковской, меркантильной пользы, а узнав, что уничтожитель внес его, бурлаковскую, персону в свой «белый список» с целью пополнить свой годовой актив, не чинясь принял правила моей игры, и затем, уже будучи почти дорожным приятелем, раскрыл свои карты, в которых оказалась одна козырная масть… самонадеянно полагая, что у меня на руках если и присутствуют козыри, то не в таком объеме и рангом наверняка пожиже, забывая, что ход за мною, и не догадываясь (видимо, и личные звездочеты подкачали), что из семи карт у меня сложилась чрезвычайно пикантная позиция, и блефовать я начну с туза, рядового бубнового, затем туз трефовый, затем червовое сердце, которое он с легкостью покроет козырной рядовой картой, а на закусь – я возьми и выложи свой единственный козырь: туз пике! – и вдогонку на «погоны» три завалященькие шестерки, милые библейские цифири…
А, господин Бурлаков?!
Но господин Бурлаков никаких таких ужасных чисел не подозревает, напрочь забывши и про колоду тузов, которые я приберегаю для таких вот существ, расположенных выжить во что бы то ни стало, – звериный инстинкт жизни толкает их на жалкие лепетания о своей нужности этому грешному миру, этой издыхающей природе, которую они называют нерусским ученым словцом: экология… Всем этим бурлаковым изначально наплевать на природу. Потому что эти господа вырожденцы с психологией доисторических вымерших кровожадных ящеров живут одним днем, одним-единственным мгновением, которое в любой же миг кончится, обрушится в дьявольские тартарары…
И этот приятель смеет клясться, что ему не нужны мои внутренности, мои мозги, моя воля, но он с удовольствием приобретет мое модное на нынешнем интеллектуальном рынке хобби, и готов за него платить по высшему разряду, не мелочась и вообще…
Голубых мальчиков? – сколько угодно!
Библиотеку? – любую столичную личную академическую, которую собирало по крохам не одно интеллигентское поколение, но вынужденное из-за элементарного голодного пенсионного пайка распродавать бесценные фолианты и монографии какому-то пройдошливому завхозу-лакею, служащему у не менее (а намного более!) пройдошливого современного скороспелого нувориша, которому по большому счету, окромя горячей бабской податливой ляжки, ничего уже не надобно, по причине пресыщения этой бешеной каруселью по добыванию все новых миллиардов и связанных с ними всеземных привилегий…