Приключения Мишки Босякова, кучера второй пожарной части
Шрифт:
— Не скрывай, Сергеич, ничего не скрывай, — вмешался Стяжкин, испуганно поглядывая на Прохора и опять поддергивая кальсоны. — Все расскажи его благородию, что вы там натворили...
В это время из конюшни вышел на шум козел Яшка.
— Мне нужно, чтобы вы вспомнили, — продолжал Прохор и звякнул шпорами, — обо всех подробностях вашего пути на разъезд... Этим вы поможете военной комендатуре в розыске опасных государственных преступников.
Привлеченный звоном шпор, Яшка подошел ближе. Ни пожарные, ни солдаты, «евшие» глазами Прохора, не обращали на козла никакого
— Ваше благородие, — робко сказал Стяжкин, — с ними, осмелюсь доложить, надо разговаривать построже.
— Слышите, что говорит ваш начальник? — обратился Прохор к пожарным. — Построже, выходит, надо... Я вот прикажу каждого пятого положить на землю и выдрать шомполами, как Сидорову козу...
Яшка будто только и ждал этого момента. Выставив вперед рога, козел кинулся к Прохору, и в одну секунду подпоручик с диким криком растянулся перед брандмейстером.
Пожалуй, еще никогда Прохор Побирский не был так беспомощен, как сейчас. Все присутствующие даже и не пытались скрыть улыбок. А Стяжкин, забыв про страх и холод, раскатисто захохотал.
С минуту Прохор лежал неподвижно, к нему уже хотели кинуться на помощь, но он вдруг быстро вскочил и, выхватив из кобуры кольт, разрядил всю обойму в Яшку.
Кони при звуке выстрелов шарахнулись в сторону, забренчав бубенцами, кто-то из пожарных вскрикнул. Стяжкин присел с открытым ртом, а Мантилио так испугался, что, разинув пасть, пронесся в свой денник.
— Эй, куда?— устремился за ним Мишка.
Но Мантилио, не обращая внимания на юного кучера, как был запряжен в бочку, так и залетел прямо в ворота конюшни.
Прохор с перекошенным лицом, размахивая кольтом, с яростью пнул бездыханного козла и, подозрительно посмотрев вслед Мишке, обратился к Стяжкину:
— Брандмейстер, откуда у тебя эта черномазая образина? Где ты ее откопал? А?!
Стяжкин, тяжело дыша, боязливо прошептал:
— То, ваше благородие, найденыш... Геннадий Рожин его привел...
И отодвинулся, опасаясь, как бы офицер не рассчитался с ним за недавний смех.
— Банных! — приказал Прохор ближайшему солдату.— Приведи-ка сюда найденыша.
И пока дюжий и угрюмый Банных волок из конюшни упирающегося Мишку, подпоручик, пройдясь снова перед рядами замеревших пожарных, заявил:
— Ну, кто еще желает шутить?.. Молчите?.. То-то! А теперь извольте рассказать все, что вы знаете о происшествии на тракте?
— Осмелюсь доложить, ваше благородие,— дрогнувшим голосом произнес Фалеев,— мы ничего не знаем.
Прохор собрался крикнуть в ответ что-то угрожающее, но как раз в этот момент Банных подтащил к нему Мишку.
— Мальца хоть, ваше благородие, не троньте,— смело обратился из строя Геннадий Сидорович,
Но Прохор как будто и не слышал старшего топорника, он с удивлением смотрел на Мишку, который, стараясь избежать его взгляда, пытался закрыть свою физиономию руками.
— Не Мишель ли?— наконец проговорил Прохор и свистнул. — Вот куда нас судьба кинула, в пожарники... Однако не годится, сопляк ты эдакий, забывать людей, сделавших для тебя столько добра, не годится... Знаешь, как папаша расстроился,
— Банных, проводишь Мишеля Босякова в мой отдел. Пусть подождет там...
— Прохор Александрович, — умоляюще зашептал Мишка, — не забирайте меня в ваш отдел... Оставьте меня, Прохор Александрович, в пожарной части...
— Не забижайте мальца, что он вам сделал? — вновь раздался голос Геннадия Сидоровича.
— Это еще что за новости? — нахмурился Прохор и демонстративно на глазах у всех зарядил кольт. — Здесь вопросы задаю только я... Банных, выполняй приказ!
Банных занес ногу в стремя и, взяв Мишку за шиворот, поднял парня, словно кутенка, к себе в седло
— Не вздумай нюни распускать! — сурово предупредил он. Быстро тогда тебя в коклету превращу...
На улицах по-прежнему было неспокойно: то здесь, то там появлялись военные в полном вооружении. С паперти Кафедрального собора, который перед началом германской войны выкрасили масляными красками, пожертвованными «благодетелем» купцом Василием Дубинкиным, в нелепый ядовито-зеленый цвет (до этого собор был синий с белыми карнизами и пилястрами), Фаддей Владимирович Раздупов, в свое время приезжавший во вторую пожарную часть вместе с комендантом, читал прихожанам какую-то бумагу. Хоть Мишка теперь и не интересовался ни Фаддеем Владимировичем, ни бумагой, а думал лишь о том, как бы освободиться от цепких рук Банных, все же услышал долетевшие до него слова: «неслыханная дерзость», «Сибирский тракт», «большевистские агенты», «награда тем, кто укажет...»
За собором, около пустого постамента, который сохранился на Кафедральной площади от памятника Александру Второму (чугунную фигуру самого царя сбросили еще в дни Февральской революции), стояли два бронированных автомобиля с пулеметами. У броневиков на башнях белой краской были нарисованы эмблемы смерти: человеческий череп с двумя перекрещенными костями, а чуть пониже... написано: «С нами бог! Богу нашему слава!»
Осенью семнадцатого года тут часто проходили митинги: оратор вскакивал на постамент, вокруг собирался народ, и стихийный митинг начинался. Выступали представители различных партий.
А в один из дней января под звуки траурного марша сюда со стороны вокзала направлялась колонна красногвардейцев. Это был отряд рабочих заводского поселка, вернувшийся с победой из Оренбургских степей, где атаман Дутов пытался поднять казаков против Советской власти.
Печатая шаг по снежной мостовой, медленно двигались красногвардейцы, неся на плечах увитые хвоей и обитые красной материей гробы с телами товарищей, погибших от пуль и сабель дутовцев.
Перед постаментом колонна остановилась, здесь уже чернела глубокая братская могила. К самому ее краю подошел матрос Семенов и, обведя помутневшим взглядом ряды горожан, запрудивших площадь, снял бескозырку и простуженным, но твердым голосом начал: