Приключения Мишки Босякова, кучера второй пожарной части
Шрифт:
— Ладно! — сказал Корытко. — На этом и порешим... Главное, чтобы в тот день настоящий пожар где-нибудь не вспыхнул... Завтра, значит, Латышев поведет переговоры с помощником...
...Утром, когда Фалеев рылся в сундуках своей кладовой, дядя Коля, тихо кашлянув, приоткрыл дверь.
— Чего тебе, Николай? — повернулся помощник брандмейстера, услышав скрип.
Дядя Коля на цыпочках подошел к нему, снял фуражку и, вытянувшись по стойке «смирно», торжественно отчеканил:
— Виктор Сергеевич, дозвольте по душам побеседовать?
Фалеев, несколько удивленный таким церемониалом, посмотрел
— Менять всем амуницию вскорости потребуется. Долгонько вы уже употребляете... А как менять? Запасы маловаты, пополнять их некому. Власть-то теперь шибко смурная, к кому обратишься... Зачем пришел, докладывай...
И дядя Коля без предисловия и наводящих вопросов вкратце изложил Фалееву все то, о чем вчера ночью говорилось в огороде. Ему казалось, что помощник брандмейстера с радостью согласится помогать им. Но Фалеев, как только понял, в какое дело его вовлекают, опустился на один из сундуков, задрожал и быстро-быстро стал креститься.
— Разбойник ты, Николай!.. Стенька Разин! — наконец выдавил он из себя. — Да у меня дочь — вдова, ребятишек у нее четверо, все малолетки. Случись что худое со мной, кто приголубит сирот?.. Нет, нет! Ты ничего не предлагал, я же тебя сегодня не встречал... Отправляйся-ка с богом, да смотри, чтобы господин брандмейстер не поведал о твоих диких задумках.
Дядя Коля покрылся холодным потом. Ведь он клятвенно заверил и Корытко, и Леву Похлебаева, и всех остальных, что Фалеев будет с ними заодно. И вот тебе на!
— Эх, Виктор Сергеевич, Виктор Сергеевич! — сокрушенно произнес старый пожарный, теребя фуражку. — Как же это так... Дочь, слышь, вспоминаете, а сына своего старшего...
— Иди, иди, Николай!— повысил голос Фалеев. — Некогда мне с тобой разговаривать.
Но дядя Коля, не обращая внимания на приказание, продолжал:
— Получается, Максим-то Викторович в пятом году зря погиб. Запамятовали, поди, как нас тогда баррикады баграми заставляли разрушать?.. А кто призвал: мы, пожарные, а не холуи царские и против народа не пойдем... Максим Викторыч... Ну и ротмистр жандармский в кого, слышь, наган разрядил?
— В холодной ты, Николай, давно не сидел! — поднимаясь с сундука, цыкнул на дядю Колю Фалеев. — Не помнишь, что ли, в какое время живем? Стоит господину брандмейстеру намекнуть...
Однако остановить дядю Колю было уже трудно. Рванув на себе ворот рубахи, он приблизился к Фалееву и зашептал ему в лицо:
— Доносите, Виктор Сергеевич, доносите! Сын ваш за честь простых пожарных погиб, а вы память сына предаете... Эх, Виктор Сергеевич, не ожидал я!
— Успокойся, Николай, успокойся! — растерянно уговаривал его помощник брандмейстера, пытаясь оттолкнуть от себя. — Успокойся и не гневи меня... в гневе я, как царь Иван Грозный... Знаешь, небось, про это?.. Ну, успокойся...
Но старый пожарный повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из кладовой. Когда Геннадий Сидорович встретил его около конюшни и спросил, беседовал ли он с Фалеевым, дядя Коля пробормотал что-то невнятное. Из-за помощника брандмейстера все рушилось. А Геннадий Сидорович, Виталий Ермолович, Леха и Шевич уже успели переговорить со многими пожарными и получили от них согласие участвовать
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — рассуждал дядя Коля, подметая дорожку, идущую из казармы в депо. — Вот тебе и Виктор Сергеевич.
Но, когда он кончил и понес метлу в сарай, Фалеев остановил его и, смущенно крякнув, произнес:
— Растревожил ты меня, Николай, разбередил мне душу... ...После строевых занятий приходи опять в кладовую...
XI. ЧЕГО ЖЕ ТУТ ЗАГОРЕЛОСЬ?
Колонна арестантов, окруженная цепочкой конвоиров, медленно двигалась по замощенному во всю ширину Александровскому проспекту. Вдали на горке уже виднелись столбы заставы с острыми шпилями наверху. До февраля семнадцатого года на этих шпилях красовались двуглавые царские орлы. За столбами белели березы, росшие в самом начале Сибирского тракта.
Васильев и его товарищи договорились между собой незаметно отстать в конец колонны.
Около Васильева шагал знаменитый уральский конокрад Аким Серяпин, брошенный в тюрьму за то, что угнал жеребца у командира «голубых улан».
— И на кой леший был нужен мне уланский жеребец? — огорченно говорил сейчас Серяпин Васильеву. — Лучше бы хапнул я конягу из стойла какого-нибудь туза... Шуму меньше... Но нет, брат! Заиграло во мне самолюбие профессиональное, как того красавца увидел. Пусть, думаю, за семью замками он, за семьюдесятью штыками. И буду я не Акимом Серяпиным, а самым последним кладбищенским .нищим, если не уведу... И увел!! Только случись тут казачий дозор — и все карты спутал: задержал меня, давай коня торговать. Я избавиться от казачков хочу — не отпускают. Грозятся, что, если не продам, силой заберут... Пока этак мы с казачками-друзьями спорили, погоня прискакала. На другой день — здравствуй, тюрьма, дом родной... Да ты слушаешь ли?
— Слушаю, слушаю, — подхватил Васильев. — Интересно рассказываешь, валяй дальше.
Этап уже миновал заставу и шел по опавшей березовой аллее.
— Правильно ты говоришь, что я интересно рассказываю, — заулыбался во весь беззубый рот довольный Серяпин.— Жизнь у меня, брат, шибко интересная! Сколько через мои золотые руки лошадиной породы прошло — и не сочтешь!..
На каланче второй пожарной части в это осеннее утро дежурил Киприян. Когда дядя Коля попросил Фалеева расписать «слабаков» по «внутренним службам», помощник брандмейстера вздохнул, затем протер очки и как бы между прочим сказал:
— Каланчовый-то, Николай, свой обязан быть... Пусть сверху за этапом следит, знаки нам подает. В курсе движения этапа мы должны находиться...
Накануне вечером Фалеев выдумал годовщину какого-то мифического события в деятельности покойного дедушки, «патриарха пожарных города». На торжество он позвал Стяжкина с Галиной Ксенофонтовной и брандмейстера первой части — бородатого цыганистого Ананьева с женой.
— Чувствую, ты меня, Сергеич, уважаешь, — услышав о приглашении, важно произнес Стяжкин и подкрутил усы.— Только чур одно: пить в меру... За себя я, правда, ручаюсь, а вот ты наверняка запойник, по лиловому носу видно и по роже...