Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода"
Шрифт:
Как-то раз довелось фотографу Объектору Негативистовичу Диафрагмочкину с Мосфильмовской улицы с утра нахлестаться и отправиться на другой конец Москвы, на улицу героев Панфиловцев к своему дружку, спившемуся комсомольскому активисту Молодняку Партократовичу Ленкомову.
По пути в винный они отмутузили Ленкомовского знакомого, библиотекаря Заплета Стелажевича Каталожкина, совершенно безвинное создание, каким и положено быть библиотекарю в очечках минус три, и отобрали у паренька двухмесячную зарплату, составляющую в пересчете килограмм отборной волоколамской говядины. Затем в подворотне наткнулись на дипломат с дорогой вьетнамской парфюмерией. У качелей детсадика набрели на обкаканный ребячий шарфик. В беседке разжились бесхозным
– Макарыч подавил смех, припомнив, как однажды тоже точно таким же "макаром" пытался сбежать в канун очередной свадьбы от Эмилии к Эмме. Та, правда, обитала совсем в другом районе, но Эмилия все равно вовремя учуяла опасность (все ж таки служила кинологом) и настояла на том, чтобы суженый-ряженый подымил на очке сортира.
– Словом, до поры до времени делишки шли у мужиков хоть куда, - вещал журналист, не выпуская из-под кружки шестипалого, - и не уверуй они в беспредельность человеческого счастья, то, возможно, денек завершился бы на мажорной ноте.
Однако надравшись в подворотне на трофейное библиотекарское жалованье, корешки окончательно удостоверились в том, что поймали удачу за хвост, и отправились к избитому Заплету за пополнением казны.
А в библиотеку как раз притопал схорониться на время от сварливой жены двоюродный братан Каталожкина, Ушу Распоясович Черноголовкин, мастер восточных единоборств. Он прислонился к стеллажам и выслушивал грустную историю изрядно помятого родственника о неблагодарном читателе Ленкомове с улицы Героев Панфиловцев.
"А ведь всегда был такой ве-е-е-жливый, - протяжно мычал Заплет, причмокивая разорванной нижней губой, - сидит, бывало, в читальном зале, почитывает в "Жизни" веселые Шаховские байки, посасывает "Лидию" и матерится под нос".
– И тут живописный Ленкомов проделал в мозговом тоннеле Каталожкина суперкульбит. Сбитый с понталыку, библиотекарь предпринял судорожную попытку облизнуться, но у него ничего не вышло, так как язык провалился в губную расщелину.
– Макарыч решил наглядно продемонстрировать участникам подоконного застолья, как это случилось. Он наклонился, вытащил язык, слизнул с губищ пивную пену и что есть мочи шлепнул им о подоконник привокзального кафе. Шквал аплодисментов облагородил "Перед смертью не наквасишься". Удовлетворенный оратор продолжал.
– И только Ушу вознамерился отправиться в гости к неблагодарному Партократовичу по указанному в каталоге адресу, чтобы воздать за брата по заслугам, издал протяжный бойцовский вопль, мастерским ударом кованого ботинка в пах проверил на пострадавшем родиче состояние боевой формы (она оказалась стопроцентной, так как Заплету Каталожкину на следующий день, по его просьбе, провели кастрообрезание в единственной на планете мусульмано-иудейской мечегоге), как вдруг в избу-читальню заявился искомый бузатер Молодняк Ленкомов собственной персоной, да еще с подельником Объектором Диафрагмочкиным впридачу.
Что было дальше, нетрудно догадаться.
– Дополнительный посиневший перст шестипалого запросил пощады. Макарыч великодушно добил "Старого Мельника" и ткнул пустой кружкой в нос побледневшему верзиле.
– Если сейчас сюда прикатится обиженная Вами старушка и треснет по Вашей башке вот этим пивным сосудом, то нет никаких сомнений, что ее оправдают за убийство, совершенное в пределах необходимого идиотизма. И Ваш Горбатый прошествует, наконец-то, впереди Вас. Он потащит окаменевший труп в камеру хранения Курского вокзала, но по ходу следования плюнет в Вашу единственную ноздрю и сбросит никчемное шестипалое тело
– Макарыч выразительно вытянул шею и зажмурил глаза. Жердь зашевелил ушами, сквозь зашитую ноздрю заструилась бурозеленая соплина, а халявный палец на левой руке задергался и встал перпендикулярно ладони.
"Тот канализационный люк" мог серьезно осложнить продвижение по его большой шестипалой дороге.
– Мне надо в туалет, - промямлил орясина.
– Если я не схожу по нужде, то потом целый день сам не свой. Одноноздрево-распальцованный исчез. Вместо него к Макарычу и Димону притерлись две особы с некоторыми претензиями на женский пол.- Моча и Герцогиня!
– бодро отрапортовали они.
Димон, явно на излете, использовал подвернувшийся шанс на все сто.
– Присел "Мельник" на "Завалинке"!
– более чем внятно скомандовал он Гибельбабе.
Девушку все более увлекал необычный клиент. Бывалый матрос заинтриговал хозяйку бара до такой степени, что она изменила незыблемым правилам и оприходовала разовые стаканчики настоящей кристалловской "Завалинкой" вместо обычной гибельной смеси, состоящей, как правило, из "Хромого Шамиля" (производство Грозненского Ликеро-Водочного Зенитно-Ракетного Комплекса), разбавленного "Беременной Роженицой" (фирменный продукт Ивановской Винно-Текстильной Мануфактуры).
"Герцогиня" совокупила беленькую со "Старым Мельником" и сделала такой глоток, что даже спиртоконстантная корабельно-подводная душа Димона восторженно крякнула.
Пришлось заказать для дамы новую порцию. История повторилась. Герцогиня блаженно заулыбалась, скаля единственный зуб. Вот она разрумянилась и зашепелявила.
– Моя суточная доза - двенадцать с половиной ершей. Впервые отведала эту прелесть желторотой девчонкой в пивном кабаке "Заупокойное Утро Рабочего", что у метро "Пролетарская". Бацилле, дружку по медпрофтехучилищу (он шастал по инфекционным больницам и пополнял коллекцию холерных палочек), тетка из Венгрии прислала "Палинку" (венгерская водка.
– Авт.), на закусь обзавелись яблочком и завалились в кабак.
– Герцогиня чавкнула и почесала черным ногтем указательного пальца немного пониже спины.
– Ну а в самом "Заупокойном Утре..." срезались под стол. "Палинка" с пивом - это даже не ерш, это что-то свыше.
– Она запрокинула голову и уставилась в потолок. Кадык Герцогини, напоминающий бильярдный шар, сделал две-три ходки и провалился в лунку.
Вдруг ершистозависимую госпожу обуял чих. Макарычу стало интересно, на сколько ее хватит. "Куранты" отбили чертову дюжину. Обработав ершистый нос о лацкан Макарычева пиджака, Герцогиня продолжила чувственный обсос романтических испытаний на пути к полноценному членству в партии Бахуса.
– Очухались мы с Бациллой в вытрезвителе на улице летчика Водопьянова. Причем оба в женском. А по выходу оттуда опять налимонились, на сей раз в рюмочной "Сдохни, но тяпни", что в предбаннике Хованского колумбария. Обнаружили себя в пять утра под мостом.
Так продолжалось две недели. За это время нас выкинули из медпрофтехучилища, а мне вдобавок кто-то, кажись сам Бацилла, повышибал все зубы, акромя одного.
Так как наша с ним любовь выдержала сущие муки ада, то через месяц мы и поженились, а на следующий день после свадьбы (веселились на Котляковском кладбище) суженый укокошил тещу, то есть мою мамашку, посидел годик да и помер на зоне от гайморита.
– А за что он укокошил тещу?
– недобро поинтересовался Димон.
– Да эта козлятина, - Герцогиня выдавила одинехоньким зубом прыщ над верхней губой, - проникла ночью к нам в спальную и стала шарить по койке в поисках доказательств сохранения моим родненьким досвадебной девственной плевы. А откуда ей взяться-то? Бациллка расстался с этой гадостью еще в двенадцать. Он на спор с учителем труда вставил свое достоинство в слесарные тиски и обработал его крупным наждаком, да так, что остались одни ошметки.