Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
– Косметику наведём, замажем! – хорохорился Влади.
Дудки, такое не замазать!
Да, сердце ёкнуло, сжалось, заколотилось – совпадение редкостное! Как? Как могло получиться, что именно он сейчас очутился здесь? Бог послал? Обозревая, обмеряя угрозу, Соснин поражался сколь вольготно обживалась трещина в коробчатой тесноте: пряталась за чёрно-золотым булем, на котором красовался парный бронзовый канделябр в виде крылатых девушек, ставших по-балетному на пуанты, вновь зловеще показывалась, сползала к плинтусу, ответвления её, как побеги растений, с молодою неудержимостью устремлялись вверх, к мирискусническим картинкам, фотографиям танцовщиц в жеманных позах.
Зазвенел, бросив в дрожь, будильник.
Влетела Анна Витольдовна. – Соничке пора пить лекарство! Согнулась над восковой маской в обрамлении рассыпанных по подушке пепельных волос, – спит, жалко будить. И подтянула одеяло, закрыла дряблую жёлтую шею с бирюзовыми жилами.
Накапала из разных пузырьков, взболтав, обернулась. – Очень опасно? Соничка плоха, а вдобавок в этот переплёт угодили. В соседнем квартале, говорят, две таких же, тютелька в тютельку, башни по ночам расселили, стоят пустыми пугалами, того и гляди – повалятся. Строят топорно, мелочно экономят, а наша трещина всё длиннее, длиннее. Достала из буфета графинчик. – Наливка из черноплодки, по глоточку пью, сбиваю давление.
В утомительно-ритмичный стук молотка за стеною вмешалась дрель.
– Будто нарочно! – сжала ладошками виски Анна Витольдовна, – так они всё изнутри доломают… нас тоже по ночам перевозить будут?
– Те башни ещё и не заселялись, из-за деформаций при монтаже их сначала должны усилить, и ваш дом обследуют, оценят степень угрозы, – Соснин утешал, как мог, но она не хотела верить; заторопилась на кухню.
Старинная шпалера зелёно-дымчатой гаммы.
Справа от шпалеры, левее окна поблескивали заботливо окантованные миниатюрки: тушь по бежеватой, грубой, будто обёрточная, бумаге; штришки «под гравюру», залитые кисточкой пятна. Три картинки посвящались фальшивой жути естественного отбора средь человечьих особей – оголённые, в бальных платьях, дамы с перекошенными злыми гримасами обезьяньими мордочками, господа в литых смокингах с оскаленными пёсьими пастями, попарно сцепились в аритмии фокстрота, а все скопом – судорожно рвали на куски друг дружку. Кому же подражал дядя? Энергия, многофигурная густота композиций, зачарованных фобиями немецких экспрессионистов? Донеслись ругань, глухие удары – кто-то отчаянно колотил ногою в дверь лифта.
Ещё левее, с интервалом от окантованных миниатюрок – над спинкой кровати, на которой спала Софья Николаевна, между трубой отопления и знаменитым фото с мраморными плечами и самодовольно откинутой головою Кармен-Дельмас – висел сверхлюбопытный тушевой рисунок покрупнее: прогностический городской пейзаж, Знаменская площадь лет эдак через…
В центре её, запруженной стадом автомобилей, боком к Невскому застыл на битюге Александр III. В целости-сохранности белела и двуглавая Знаменская церковь с вынесенными к тротуару главного проспекта часовенками. Зато тоновское вокзальное дурновкусие, эклектическую вялость прочих домов, огородивших площадь, заместили стеклянные фасады в пуристическом духе Миса, о скором творческом взлёте которого дядя вряд ли подозревал, однако отважно отдавал блестящие грани новомодных кристаллов на откуп бликам и боям облаков. Да-а, всё наоборот вышло! Годы не преминули посрамить умника – Илья Маркович впросак попал.
До чего хороша шпалера! – присматривался Соснин, – а буфет и впрямь близкий родственник дядиного бюро.
В хрустальных висюльках люстрочки дробились угол комнаты, изголовье кровати.
Трещина росла на глазах, ветвилась.
Услышал. – Илья Сергеевич, без вас не управиться.
Бочком, бочком по коридорчику протиснулся в кухоньку.
– Зажгите, пожалуйста, у меня руки мокрые, – скомандовала Анна Витольдовна. Чиркнул спичкой, конфорки, дыхнув мертвящей вонью, пыхнули огненно-синими лепестками; накалились чугунные сковородки. Анна Витольдовна
– Ну и как ведёт себя наша трещина, жить можно?
– Надо проследить за динамикой, понять ускоряется ли процесс.
– Если процесс так ускорится, что в одну прекрасную ночь всех прихлопнет?
Сообразив, что сморозил глупость, Соснин мямлил. – Специалисты изучат замеры, которые я сделаю, просчитают допустимые деформации на моделях, за трещиной непременно надо понаблюдать. – Разумеется, – великодушно кивала она, – вас, Илья Сергеевич, Бог послал! Боялись, что ни свет, ни заря развалимся в пух и прах, вы утешили, хотя, понимаю, утешили по долгу службы – стольких несчастных переселили уже, ночью подгоняли машины с грузчиками, два часа на сборы давали, а понастроили-то, ого-го! На всех не напастись средств, чтобы мебель перевозить. И ещё в булочной слышала, что много людей погибло, когда подобный нашему дом упал, раненных, покалеченных под покровом ночи вывозили за город… Вообще-то я люблю дрожжевое, но сейчас на скорую руку стряпаю, – с аппетитным шипением, пузырясь, разливалось тесто, – или вы, – спохватилась, – поплотнее поесть хотите? Не стесняйтесь, у меня полцыплёнка есть в холодильнике. Нет? Я прописана на Фонтанке, перебралась к Соничке, чтобы помочь, в больницу не берут безнадёжных, коридоры и без них загромождены кроватями, вы и сами наслышаны, наверное, про качество тамошнего ухода. Мы даже съехаться подумывали, но как такое поднять, если сил не осталось, измочалены нервы? А молодые только о себе теперь пекутся, о своей выгоде, высчитанной в квадратных метрах. Противно всё, так на душе противно…читали «Обмен»? Эта квартира кооперативная, Соничкой в итоге моему непутёвому внуку завещанная. Он учился плохо, единственное, что интересовало его – невыносимо-громкая музыка, рок… рок стал роком для близких, я вам скажу, – пошёл в ПТУ, потом забрили в армию, теперь женится, невеста на сносях, – руками показала большой живот.
Опять измерял, трогал неровный край обоев, вспоротых бетонным усилием, вопреки оптимизму вычислительной машины трещина разрасталась. Свежее её ответвление, побежавшее к потолку, пропадало, словно играя в прятки, за акварелью с двумя манерными маскарадными фигурками в полумасках: у одной из них, изображавшей, надо полагать, кавалера с бледным – нетонированная, белая бумага – лицом, ниспадал с плеч винно-красный, длинный и просторный плащ-мантия, подбитый чёрно-белыми, выкроенными из бескрайнего шахматного поля квадратами, а другая фигурка с золотистыми локонами, наряженная в бархатный, болотно-зелёный, с пенным жабо, костюм пажа, кокетливо придерживала выпорхнувшей из кружевного манжета ручкой витой эфес шпаги, – угрожающе приподнятой, преломлённой узкой лаковой рамкой; но тут-то и впору было тереть глаза – шпага продолжалась во вне трещиной, она выбегала как раз из-под обведённого тонким тушевым пером клинка.
Да-а, трещина была, росла.
– Догадались? Леон замечательно нарисовал, да? И подарил на помолвку. А начиналась романтическая история в Крыму – Илья Маркович повстречал в Алупкинском парке, у Хаоса, прелестную девушку, не успел с ней заговорить, познакомиться, но спустя год увидел её на репетиции в Екатерининском собрании и… чем не завязка любовного романа? Соничкой был увлечён тогда некий Арлекин, но она предпочла Пьеро – так Илью Марковича за печаль во взоре прозвали. Его ещё называли «второй Пьеро», первым ведь был Вертинский, в белом своём балахоне, с белым лицом и красными губами; Илья Маркович с ним сдружился, они и потом, перед смертью встретились. Вздохнула. – Да, Леон Илье Марковичу белое, будто меловое, лицо оставил, хотя и придал облику едва ль не победный вид! И Мишенька, помню, приглашение на «Шарф Коломбины» прислал с намёком. О, роман получился долгий, мучительный, с разлукой. И героиня менялась. Для мужчины возлюбленная – пренепременная Галатея, да?