Прикосновения Зла
Шрифт:
Спустя четверть часа подошли охранники и конюхи Макрина.
– Велено запрягать! – буркнул один из них, раздраженно косясь на геллийца.
– Так запрягайте! – огрызнулся сын Бальбы. – Не видишь, я занят.
– Чем это ты занят?
– Не песьего ума дело.
– Уж и спросить нельзя. По мне, торчишь тут без толку, звезды считаешь…
– Заткнитесь! – рявкнул человек в накинутом на голову покрывале, являясь из мрака сада. – Нереус, ко мне!
Островитянин подскочил, точно ошпаренный, и мигом предстал перед таинственным мужчиной. Незнакомец
– Кто вы? – испуганно спросил геллиец.
– Я, кто же еще, – ответил сын Макрина, избавляясь от расшитой узорами накидки.
Голос поморца дрожал, а ладонь крепко сжимала пальцы невольника.
– Мэйо? – прошептал островитянин. – Трезубец Земледержца! Что случилось? Я тебя не узнал.
– Случилось… – нобиль закусил губу. – Смешная и трагичная история.
– Ты нездоров? Опять преследуют виденья?
– Увы, кошмары наяву!
– Ты, вправду, рассорился с Креоном из-за меня? В этом причина?
– Не совсем, – поморец горько вздохнул. – Есть демон пострашней Креона.
– Кто угрожал тебе? Его отец?
Мэйо понизил голос:
– Нет. Вида.
– Вида? – геллиец недоверчиво нахмурил брови. – Она довела тебя до паники?
– Когда б ты знал все тоже, что теперь известно мне, то вряд ли смог бы сохранить невозмутимость.
– На ней лежит какое-то проклятье и превращает в монстра?
– Хуже.
– Рассказывай, – потребовал островитянин совсем не тем тоном, каким следовало говорить с хозяином.
– Пока наши старики смотрели на картины, мы с Видой и Креоном поднялись в молельню. Там хлыщ быстро исчез под надуманным предлогом, а «ракушка» утащила меня в свои покои…
– Ты же не переспал с ней до свадьбы?!
– И пальцем не коснулся!
– Хвала Богам!
– Да я скорее взойду на ложе с самой страшной шлюхой из портового борделя, чем полезу в постель этой служительницы похоти, – Мэйо перевел дух, его голос вновь обретал твердость. – Все полки, столы и кресла у нее завалены олисбами[13]. Одни длинные и тонкие, другие шириной с кулак, прямые и витые, как рога, шершавые и гладкие, а самый крупный – пупырчат и имеет резную рукоять.
Геллиец покраснел от смущения и едва сдерживал улыбку.
– Олисбы, Нереус! – поморец сдавил плечо раба. – Из кости, камня, дерева! И даже из металла! Ты видел золоченый баубон? А медный? А из бронзы?!
Островитянин впился зубами в кулак, задыхаясь от хохота.
– Тебе смешно? – обиделся нобиль.
– Прости!
– Напоминаю, ты предлагал лечь за меня на лавку! Так вот, охотно принимаю эту жертву и уступаю тебе место на брачном ложе с Видой!
– Я не посмею состязаться с полубогом в одаривании наслаждением его красавицы-супруги! – геллиец потешался над встревоженным и озадаченным Мэйо уже безо всякого стеснения. – А с золотым олисбом тем более!
– Дурак! Она… пихает эти штуки в рабов! И, может быть, в рабынь! А после заставляет их лазать на статую с гигантским членом,
– Затейница, подстать тебе. В чем повод для волнения? Ты полагаешь ее забавы излишне непристойными?
– О, слезы ладана! Прознав о моей славе искуснейшего любовника, она требует доказательств, что я не имею равных в постели и готов открыть все грани наслаждения. Даже такие.
– То есть согласен… вскарабкаться на статую вместо раба?!
Мэйо кивнул.
– Ну, порази ее своим талантом и… выбери… олисб… побольше… – Нереус закрыл лицо ладонями и, согнувшись, покатился по траве.
– Я высеку тебя прутом! Сию же минуту перестань!
– Прутом – не медным баубоном… Уж как-нибудь стерплю!
– О, Боги! Я нуждаюсь в совете, а не в осмеянии!
– Совет один: раз грань ты счел излишне… острой… то на правах супруга запрети ей касаться своего... хм… зада.
– И тотчас пустят слух, что Всадник Мэйо – трус, слаб как мужчина и не способен доставить удовольствие даже благоверной. Она получит повод для измен и право на развод, а мне придется с позором удалиться в глушь.
– Есть выход – оставайся в легионе. Военная карьера…
– Сравнима с баубоном, засунутым по самую печенку. Я не желаю убивать людей! В особенности, закидывать их камнями.
Геллиец решительно взял господина за руки:
– Возможно, все обойдется… Помиришься с Креоном, поступишь в первый легион. Почетная охрана зесара, караулы во дворце, конные разъезды…
– Мэйо! – Макрин спустился по тропинке в круг света. – Немедленно вылезай оттуда, паршивец!
Испуганно переглянувшись, юный поморец и его невольник торопливо выбрались на площадку перед конюшней.
– Мы скоро уезжаем, – холодно произнес градоначальник. – Нужно попрощаться с хозяевами, а ты опять торчишь в кустах с этим блудником! Что вы там делали?
– Беседовали, – сбивчиво отозвался наследник сара, приглаживая взъерошенные волосы.
– Я говорил с тобой намеками, но ты упорно не желаешь их понимать. Придется сказать прямо. Лучше бы ты регулярно имел своего бестолкового раба во все отверстия, показывая власть и силу, чем открывал болтливому мальчишке, которого легко перекупить и запугать, собственные слабости и уязвимые места, а также тайны, что следует держать за крепкими печатями.
– Если меня предаст друг, я прощу его даже на последнем вздохе, потому что между нами останется много хорошего, а бездна, отделяющая от врагов, наполнена исключительно злом и ненавистью.
Макрин испытующе взглянул на сына:
– Порой мне кажется, что ты, в самом деле, не пригоден ни к чему, кроме пустого философствования, пьянства и блуда.
Вспомнив разговор с Видой и ее олисбы, юный нобиль судорожно сглотнул и в этот раз предпочел смолчать.
[1] Архимим (греч. archimimos, от archi – старший, и mimos – подражающий) – главный из актеров, игравших пантомимы. Участвуя в похоронной процессии, он надевал маску покойного, подражая его жестам и походке, разыгрывал сцены из жизни усопшего.