Прикосновения Зла

Власов Сергей

Дом Литтов был типичным городским особняком, который разительно отличался от сельских жилищ – вилл – популярных в Тарксе. Принадлежавшие семье Амандуса постройки занимали целый квартал. Главное здание, возведенное на искусственной насыпи, имело широкий фасад и было вытянуто в глубину, образуя внушительных размеров прямоугольник. За атрием[4], пол которого из отполированного бело-красного сигнина[5]выгодно гармонировал с настенными росписями, сочетавшими геллийские меандровые[6] ленты и цветочные мотивы, находился шестнадцатиколонный перистиль. Бассейн в его центре окружали ряды цветущих

кустарников и мраморные фигуры фавнов. Напротив обращенного к перистилю таблинума[7]была устроена экседра[8], заставленная триклиниями и в летнее время служившая столовой.

Возлежа справа от хозяина дома, рядом с отцом, Мэйо неторопливо выуживал виноградины из тарелки, наслаждаясь пением заточенных в клетках диковинных птиц. Пернатые узники перепархивали между присадами и запрокидывали головки к высокому потолку, поддерживаемому золочеными перекрытиями.

Юный поморец обладал тонким вкусом и его глаза быстро уставали от современного вычурного роскошества, принятого в столице. Аляповатые краски и витиеватых узоры фресок, массивные предметы мебели, контрастировавшие с легкими буковыми перегородками, украшенными кружевом резьбы, грубая лепнина на полуколоннах, обрамлявших вход в экседру – все это вызывало у будущего Всадника острое чувство неприязни. Однако, помня о своем обещании, Мэйо ни на миг не расставался с маской обворожительного и восторженного провинциала.

Главы Домов вели речь о политике и общих знакомых. Амандус, румяный мужчина с двойным подбородком и широким носом, излучал благосердие, с улыбкой развалившись на многочисленных подушках.

Супруга знатного работорговца, худощавая и суетливая особа, постоянно вклинивалась в беседу мужчин, то с пустяковыми вопросами, то с ироничными замечаниями, а случалось и вовсе неожиданно закатывалась дребезжащим смехом.

Сын Амандуса, молодой декурион был первым нобилем, встретившим гостей в вестибюле и радушно проводившим их до экседры. Легионер долго обнимался с Макрином, выслушивая комплименты сара, а после наградил Мэйо смачным родственным поцелуем под левое ухо. Во время трапезы Креон с миной благодетеля дал помпезное обещание помогать будущему зятю по службе и братски заботиться о нем.

Мэйо воспринял эти посулы стоически, любезно поблагодарил потенциального шурина, мысленно обозвав его весьма непристойными словосочетаниями.

Хрупкая молчаливая Вида, уже год как достигшая брачного совершеннолетия[9], поглядывала на жениха украдкой, но не встречала ответного интереса с его стороны. В белом платье и длинной накидке из полупрозрачной материи с оливковыми полосами девушка напоминала бабочку-пяденицу, ширококрылую обитательницу северных лесов. Светлые локоны дочери Амандуса, завитые на каламисах[10], были заплетены в две тугие косы, лишь несколько прядок, намеренно оставленных, соблазнительно струились из-под широкой диадемы и едва касались гладких плеч цвета слоновой кости. Эта ровная, мягкая белизна нежно оберегаемой от солнечных лучей кожи придавала столичной обольстительнице чарующую прелесть. Несколько строгий профиль и бархатные глаза чистейшей лазури полностью соответствовали требованиям, предъявляемым к эталонной изысканной женской красоте.

В глубине души – тщеславная кокетка, привыкшая нравится мужчинам – Вида ждала от Мэйо любого проявления симпатии: жадных кусачих взглядов, восторженных речей, наполненных неутоленной страстью вздохов,

робких от смущения полунамеков, но только не ледяного равнодушия.

Когда девушка наклоняла или поворачивала голову, ее серьги тихонько позвякивали. Этот звук напоминал лязг клинка, вынутого ради свершения благородной мести и нацеленного для болезненного укола в сердце оскорбившего святое мерзавца.

С завидным спокойствием поморский юноша смотрел куда угодно, но только не на будущую жену, и тактично уклонялся от любых расспросов, касавшихся его жизненных планов.

Отведав десерт, Амандус вытер руки о курчавые волосы мальчишки-раба и обратился к гостям:

– Что если нам теперь немного прогуляться? Я покажу окрестные просторы, затем направимся в пинакотеку[11]. На днях мне продали несколько полотен Фокуса по весьма привлекательной цене. Уверяю, их можно созерцать часами.

– Мы понимаем толк в искусстве, – вздохнул Макрин. – А молодежь пошла иного склада. Им подавай сраженья меченосцев, разнузданные пляски, скачки…

– Я тоже люблю скачки! – возгласил старший Литт. – Вы привезли чудесных лошадей. Не терпится испытать их на резвость! Может, разгоним кровь по жилам? Я выставлю для состязанья жеребца, приобретенного в конюшнях Именанда.

– Отличная идея, отец! – поддержал Креон. – Устроим все без ставок, по-семейному, лишь ради услажденья взоров.

– Боюсь, сегодня мой Дом некому достойно представить. Среди сопровождавших нас рабов есть конюхи, но нет объездчиков, ­– решил мягко возразить Макрин, опасавшийся в случае проигрыша возможных пересудов о качестве подарка.

– Пусть едет мой невольник! – беспечно предложил Мэйо. – Ему ведь не впервой.

Градоначальник смерил сына многозначительным взглядом:

– Благодарю, что так кстати напомнил об его существовании.

– Зачем отказывать себе в веселье из-за мелочей? – с готовностью ответил юноша. – Идемте же! Сгораю от желания взглянуть на эбиссинского скакуна. Он хорош собой?

– Ты будешь впечатлен, – усмехнулся легионер.

– Надеюсь, это станет ярчайшим из моих воспоминаний о нашей встрече, – дерзко парировал Мэйо.

Сар Таркса незамедлительно кашлянул в кулак, рассчитывая, что отпрыск догадается и все-таки дополнит оскорбительно прозвучавшую фразу комплиментом невесте, но напрасно. Будущий Всадник увлек Амандуса живой беседой о лошадях, словно вовсе позабыв про девушку.

Лето уже переломилось, и в небольших ухоженных полях ячменя давно отцвели яркие маки, теперь среди спелых колосьев проглядывали островки такой сочной зелени, что казалось будто не трава тянется к небу, а раскиданы в желто-оранжевом море драгоценные изумруды.

Эбиссинский жеребец, приведенный юношей-рабом с обритой головой, был цвета полуденной пустыни, раскинувшейся к западу от Инты. Конь приплясывал, упираясь в удила. На узкой морде с миндальными глазами широко раздувались тонкие ноздри.

Нереус держал под уздцы светло-серого скакуна по кличке Апарктий. Островитянин задумчиво почесывал морду животного, настраиваясь на скачку.

Каждый, кто хоть раз соревновался верхом или в колеснице, понимал, сколь важно соблюсти все приметы, иначе капризная удача мигом переметнется к сопернику. Люди, редко посещавшие ипподром, знали до дюжины бытовавших там суеверий, новички-наездники – с полсотни, Мэйо и Нереус могли перечислить не меньше восьми десятков.