Прикосновения Зла

Власов Сергей

– Как пожелаешь, – мягко сказал итхалец. – Завтра мы хороним Клавдия. Архимим[1] Мамурра уже примерил его маску.

– Подошла? – желчно вопросил юноша, силясь скрыть душевную боль.

– Съехались многие знатные Дома, – невозмутимо произнес военачальник.

– Не удивлен. Пока простоволосые жены льют слезы и царапают себе щеки, их мужья в траурных хламидах затеют драку за право первым высказать с трибуны лживую похвальную речь. И все ради любви толпы! Какое счастье, что я это не увижу.

– По настоянию Руфа, тело с носилок переложат в саркофаг и оставят в Белом мавзолее. Мне поручено затворить его двери, когда завершится

церемония.

– Поздравляю с такой честью.

– Я пришел не похваляться, – хмуро заметил Джоув. – А из уважения к твоим чувствам.

У Варрона перехватило дыхание.

– После того, как все выйдут, я смогу оставить в гробнице любую вещь, – с нажимом изрек легат. – К примеру, эту накидку.

Ликкиец бережно снял шаль и, свернув ее, уточнил:

– Какая будет плата за столь деликатную услугу?

– Не помешал бы ответный жест доброй воли.

– Я готов, – смущенно пробормотал взысканец.

– Понтифекс упоминал о заговоре сановников?

– Лишь вскользь.

Джоув упер кулак в бедро:

– Ты был ближе всех к Владыке. Кто желал ему смерти?

– Многие, но не из первого или второго круга.

– У меня есть иные сведения. Это Фирм или Неро.

Варрон отрицательно помотал головой:

– Фирм – гнусный, мелочный человек. Он может, вспылив, долго носить в сердце обиду. И все же, коротышка умен, весьма осторожен, а кроме прочего – до крайности труслив. Он не рискнул бы замышлять недоброе из страха перед жестокой публичной казнью. Неро давно погряз в разврате. Слухи об его чудовищных оргиях с детьми нисколько не преувеличены. Толстяку выгодно казаться пуховой периной, но стоит чуть задеть – увидишь скорпионий хвост. Клавдий закрывал глаза на грязные делишки Неро, а тот расплачивался безоговорочной преданностью. Зесар хотел отправить его в Эбиссинию улаживать конфликт с наместником, только не успел.

– Именанд с детьми остаются в Таире. На похоронах семью будет представлять племянник наместника – Сефу.

– Юный Сокол Инты? – задумчиво обронил взысканец. – Это хороший знак.

– Хороший знак? Прислать в качестве переговорщика мальчишку? Выказать неуважение к Правящему Дому?

– Чтобы верно истолковать жест Именанда, нужно хоть немного знать характер эбиссинцев.

Легат сердито прищурился:

– Они – часть Империи, но до сих пор пытаются жить по собственным законам и обычаям.

– Мы говорим не о традициях, а о вере, – ликкиец тяжело вздохнул. – Клавдий запретил наместнику и его потомкам именоваться "Царями Пчел и Тростника", а также надевать корону поверх немеса[2]. В глазах своего народа Именанд утратил статус богоравного, а его сны перестали быть пророческими. Эбиссинцы потеряли связь с высшими силами, что может вывести чернь из повиновения. Наместник справедливо опасается бунтов в Таире и на побережьях Инты. Стоит ему или его сыновьям покинуть дворец, как в городе начнутся погромы. Сефу прошел обряд рукоположения. Он назван седьмым царевичем Земли и Неба. Отправив его сюда, Именанд взывает к нашему благоразумию. Если с молодым Соколом что-то случится, мы окажемся на пороге войны с Эбиссинией.

– Твои познания в политике необычайно широки... – с нотками восхищения промолвил Джоув.

– Благодарю, – усмехнулся Варрон. – Руф был менее обходителен. Он сказал, что я слишком умен для юного кинэда.

– У понтифекса сейчас не самые легкие времена. Нужно искать сторонников:

уговорами, посулами, запугиванием – любыми средствами. Родня Клавдия не успевает прибыть на похороны, между тем, ходят слухи, будто Лисиус намерен вскоре заявиться во дворец.

– Он убьет меня, если доберется до мерила.

– Меня тоже, – выпалил итхалец. – Раз уж мы очутились в одной лодке, то следует грести слаженно. Согласен?

– В моих интересах помочь вам раскрыть заговор, но не в моих силах.

– Я приду сюда завтра перед поминальным ужином. Надеюсь, тебе удастся что-нибудь вспомнить. Возможно, Клавдий кого-то подозревал?

Взысканец хранил молчание.

Легат встал и забрал шаль из его рук:

– Ты неважно выглядишь. Хочешь, я приглашу сюда врача?

– Увы, их мази и растирки не исцеляют от душевной тоски.

– Печальные стихи Яфеу тоже. Ты читал Минку? Если не позабуду, принесу его "Сказания о четырех кораблях".

– Благодарю, с удовольствием взгляну. И... побеседуй с Руфом о возможности организовать для меня встречу с Соколом.

– Трудновыполнимая задача, но стоит попробовать. Пустые амбары сулят нам тяжелейшую зиму.

– Я буду ждать, легат, – кротко промолвил Варрон. – И обещаю покуда не раскачивать лодку.

Для путешествия по столице сар Макрин выбрал легкую двухместную повозку, в которую усадил Мэйо. Градоначальник накинул темный траурный плащ поверх тоги с сиреневыми и янтарными полосами. Юноша облачился в фиолетовую тунику, расшитую голубыми и серебряными нитями. Две черные ленты пересекли грудь молодого поморца. Как требовал обычай, отец и сын прикрыли длинные волосы платками.

Нереусу доверили вести лошадей под уздцы. Он взял поводья в правую руку и терпеливо ждал приказа.

– Едем! – повелительно бросил Макрин, схватившись за борт повозки увитыми перстнями пальцами.

– Только помедленнее! – прохрипел Мэйо, чье лицо сохранило следы вчерашней грандиозной попойки с рабом. – Пощадите мою тяжелую голову!

Все четыре дня пути на триере юный нобиль вел себя как пробравшаяся в огород свинья: он ел до отрыжки, пил до дурноты, валялся, где вздумается, чинил мелкие пакости и, удовлетворившись содеянным, засыпал с блаженной улыбкой. Едва сар вознамеривался призвать отпрыска к порядку, как перед главой Дома разыгрывался целый спектакль: Мэйо хватал себя за грудь, орал: "Мне больно, все горит огнем!", падал с ног и полз, извиваясь, словно червяк. Если бы такое происходило на вилле, Макрин не пожалел бы розг для "улучшения самочувствия" распоясавшегося сына, но в дороге предпочел сделать вид, что эти дурачества простительны глупому и своевольному мальчишке. В итоге, Мэйо добился желаемого: родитель старался лишний раз его не беспокоить, а верный раб был всегда под рукой.

Последнюю ночь на корабле молодой нобиль отмечал с особым размахом. Он раздобыл напиток из спорыньи и довел себя до судорог, сопровождавшихся бредом. Утром юноша клялся Нереусу, будто слышал пение морских чаровниц-сирен и ржанье лошадей Веда.

Недосып и признаки отравления сказались на состоянии Мэйо: он кое-как боролся с болью в висках и приступами тошноты, медленно разжевывая листочки мяты.

– Вчера ты всласть повеселился? – вопросительно приподнял бровь Макрин.

– Да-а… – сипло выдохнул черноглазый юноша – Но не откажусь еще разок потискать зеленые груди рыбохвостых блудниц…