Принцесса Володимирская
Шрифт:
– У Алексея – Чесма, а у меня – чума!
Со временем истина сказалась, до правды дорылись, но когда эта историческая правда является слишком поздно, то уже не может победить легенду.
Правда говорит, что как мороз победил чуму, так адмирал Спиридов победил при Чесме.
Но ведь бывают на свете и не такие шалости фортуны. Двое героев бесстрашно устремились когда-то один за другим в безвестную даль – туда, где конец света и где гибнет все, – в ту даль, что страшнее ада. Первый богатырь разумом, отвагой и силой воли – Христофор Колумб, второй – а вторым быть легче – Америго Веспуччи. Но фортуне
Во всяком случае, Алексей Орлов был не только герой Чесменский, не только победитель, сжегший в несколько часов целый турецкий флот, но Европа даже приписывала одному ему блестящий успех всего периода войны, который потом привел к Фокшанам и Кючук-Кайнарджийскому миру.
Но после Чесмы и чумы слепой фортуне надоели братья Орловы.
Прошло два года, и российская фортуна отвернулась от Орловых. Григорий перестал быть всесильным и фаворитом. Он вскоре был женат почти поневоле и удален от двора. Уже после женитьбы он безумно полюбил свою жену, путешествуя с ней за границей. Но фортуне и это не понравилось. Молодая красавица умерла в несколько недель.
И Григорий Орлов – вдовец, одинокий, опальный временщик – положение, худшее положения простого смертного, – вернулся к себе в Гатчину, зажил было тихо и мирно, уже не мечтая о славе и могуществе. Но и это не понравилось фортуне. Она послала герою-богатырю и красавцу, еще относительно молодому, безумие и смерть. Но незадолго до последнего часа Григорий Орлов видел ту новую яркую звезду, которая засияла на русском небе, над русской землей и которая ослепительно больно жгла ему глаза, жгла ему сердце.
Это была звезда князя Потемкина-Таврического.
Падение могущественного брата тотчас же повлияло на судьбу Чесменского героя. Неприятель, но не турецкий, а царскосельский и петергофский, пошел войной теперь на Алексея Орлова.
Победить этого врага было не только мудрено, но даже невозможно.
Алексей Орлов чувствовал, что скоро возьмут у него и то, что еще оставалось, – командование над флотом в Средиземном море.
Действительно, императрице нашептывали ближайшие советники, живущие кознями и ложью, что герой Чесменский может изменить монархине и России и увлечь за собой флот и десант, находящийся на кораблях.
Разумеется, умная Екатерина отвечала вопросом:
– Что же он тогда сделает? Кронштадт возьмет?
Но постоянное наушничество и доносы на Орлова все-таки действовали. Постоянно падающая капля воды пробивает и гранит.
Екатерина начала понемногу подозревать прежнего героя переворота. В чем? Сама не знала!
Алексей, со своей стороны, понимал, что шаткое положение его требует какого-либо нового подвига. Ему нужно было во что бы то ни стало отличиться снова. Но как, где, каким образом? Ведь всякий день нельзя требовать у судьбы Чесму. А мелкие подвиги или, лучше, военные действия, как, например, бомбардирование Рагузы, были не подвигами.
За последнюю зиму с 1774 на 1775 год Алексей Орлов находился с эскадрой у берегов Италии. Эскадра стояла в Ливорно под флагом старшего флагмана, контр-адмирала Самуила Грейга, родом англичанина на русской службе.
Вероятно, в Петербурге нашлись охотники быть командиром над русским флотом в Средиземном море, а известно, что претендент какое-либо звание или должность есть всегда главная вина занимающего эту должность. Алексей Орлов уже привык к своей жизни в Италии. Имя громкое, слава, богатство, все было дано ему; красота и здоровье еще прежде даны. Он весело, беспечно жил под теплым небом Италии и после Чесмы сжигал не флот, а женские сердца, побеждая везде неотразимо итальянок, гречанок, турчанок, испанок, и вместе с тем в качестве постоянной главной любимицы была с ним и сопутствовала повсюду г-жа Давыдова, урожденная Орлова, если не родная племянница, то, по всей вероятности, родственница.
Наконец пронесся слух о Кючук-Кайнарджийском мире, и русскому флоту не было уже никакого повода оставаться в Италии, в Средиземном море, и Орлову приходилось возвращаться из страны пальм и померанцев в страну елей и клюквы.
И в те дни, когда Алексей Орлов загрустил об Италии, о своем житье-бытье, о скорой сдаче командования, о полной невозможности отличиться в глазах монархини и сохранить ее расположение, вдруг явился из Петербурга курьер. Он привез собственноручное письмо государыни, а вместе с тем и пространное послание фельдмаршала Голицына, занимавшегося всеми тайными делами и исполнявшего разные тайные поручения императрицы.
Из писем этих Алексей Орлов узнал, что в Европе появилась авантюристка-самозванка, выдающая себя за дочь императрицы Елизаветы.
По последним известиям и по донесению сената Венецианской республики в России, авантюристка собирается вместе с палантином виленским, князем Радзивиллом, ехать в Константинополь.
Орлову приказывалось разыскать, разузнать и, если возможно, изловить авантюристку. Государыня писала Орлову, что желательно было бы эту «всклепавшую на себя имя», заманя на корабли, доставить в Кронштадт.
Орлов и обрадовался, и призадумался. Повод отличиться представлялся. Выдающая себя за принцессу, наследницу русского трона, свободно путешествующая по всей Европе стоит, конечно, Емельяна Иваныча, который судится в Москве и не нынче-завтра сложит или уже сложил в эту минуту свою буйную, вольнолюбивую голову; а Орлов знал, как наградила государыня Суворова за то, что тоже, как Алексей при Чесме, не он поймал Пугачева.
Случаю показать себя Орлов обрадовался, но призадумался, как изловчиться.
– Легкое ли дело, – восклицал он, – поймать среди Италии, Греции или Турции принцессу с целым придворным штатом, заманить, изловить и доставить в Кронштадт! Ведь это не медведь, хотя бы страшенный, которого, бывало, свалишь рогатиной, положишь в троечные сани, прикатишь домой, отдашь скорняку распластать, высушить и поднесешь матушке государыне, под ее августейшие ножки, в виде коврика. И смешно станет глядеть на мишеньку. Смешно вспомнить, как этот вежливый коврик орал и завывал в дремучем лесу на целую версту кругом. Да и принцесса – медведь. Сказывается, время – не медведь, в лес не уйдет; а принцесса, выходит, медведь – в лес уйдет.