Природа хрупких вещей
Шрифт:
Мне плевать, что Мартин — аферист и впутал нас в свои аферы. Мне плевать, что он заключает браки с женщинами, потому что ему от них что-то надо. Сейчас мне даже плевать, да простит меня Бог, на то, что Аннабет Бигелоу Гровер вовсе не случайно упала с лошади.
Мне важно лишь одно: еще утром, проснувшись, я считалась матерью маленькой девочки, которая нуждается во мне и любит меня. А теперь я просто еще одна жалкая душа, которую растоптал Мартин Хокинг. Может, он и не подрезал подпругу на лошади Аннабет, но он точно украл у Кэндис ее ребенка. И сказал Кэт, что ее мать умерла. С Белиндой он
Я чувствую, что Белинда стоит возле меня. Она поднялась со стула и тоже читает письмо. Меня так и подмывает выпихнуть за порог, притвориться, будто я ее никогда не видела, будто у меня никогда не было причины взломать сегодня ящики письменного стола и узнать, что за тайны там хранятся.
— Значит, мать Кэт жива? — мгновением позже ужасается Белинда. — А девочка думает, что ее мама умерла!
Что бы я ни собиралась сказать в эту минуту, слова застывают у меня на языке.
Несколько долгих секунд мы молчим.
— Как он мог так поступить с малышкой? — наконец произносит Белинда надтреснутым голосом, который полнится негодованием материнской любви. Она еще не стала матерью, я тоже не мать, но мы обе балансируем на грани материнства. Она — с внутренней стороны, я — с внешней.
И правда, как Мартин мог так поступить с Кэт? Сказать, что ее мать умерла, хотя та жива?
— Не понимаю, зачем он это сделал. Зачем? — упорно вопрошает Белинда, ожидая от меня ответа.
— Я… может, он думал, что она уже скончалась от чахотки. — Собственный голос кажется мне чужим. — Она унаследовала значительное состояние. Очевидно, затем он и женился на ней. А потом, на его удачу, она заболела.
— Но ведь ее отец пока еще жив, — замечает Белинда, глядя на письмо.
— У нее есть свои деньги. От бабушки достались, по словам Мартина.
— Все равно не понимаю, зачем убеждать Кэт, что ее мама умерла? Зачем говорить ей это?
Я могла бы дать тому лишь одно объяснение. И скорее всего, это основополагающий мотив всех поступков Мартина Хокинга — если исходить из того, что мне теперь о нем известно.
— Потому что ему так было удобно. Он хотел, чтобы она думала, будто ее мама умерла. Хотел жить здесь, в Сан-Франциско, в свое удовольствие.
— Но зачем? Зачем он нас так ужасно обманул?
— Вероятно, хотел извлечь какую-то выгоду для себя. — Все, что мне удалось выяснить, складывается в единую картину, подтверждающую мое предположение. — Ему плевать на нас. На всех плевать.
— Даже на собственного ребенка? — изумляется Белинда.
— Даже на собственного ребенка. Я думала, он такой из-за того, что на его долю выпало слишком много горестей. Думала, он решил навсегда покончить с любовью, причем даже к дочери, потому что больше не хочет страдать. Но дело не в этом, Белинда. Он не парализован горем. Он просто бездушный коварный лжец. Потому и совершил все эти гнусности.
— Прекратите, — шепчет Белинда, поморщившись, будто я отвесила ей пощечину.
Смягчаю голос. Белинде тяжело слышать те откровения, что бродят
— Простите, что расстраиваю вас. Но это чистая правда. Он вас не любит. Он никого не любит.
И мы снова умолкаем на несколько минут.
Белинда скользит взглядом по документам на столе — доказательствам коварства и жестокости Мартина. Того, кто он есть.
Или кем не является.
— И что же нам теперь делать? — спрашивает она детским голоском.
— Я абсолютно уверена, что в Калифорнии многоженство является преступлением, — слышу я свой голос. — Завтра утром первым делом пойдем в полицию. Добьемся, чтобы его арестовали.
— А потом?
— А потом… потом, думаю, его посадят в тюрьму. Не знаю.
— А с девочкой что будет?
Тут уж я знаю, что ответить, но медлю несколько секунд.
— Она должна воссоединиться с матерью.
Часы в холле отбивают половину седьмого. Сгустились сумерки, скоро ночь накроет город темным покрывалом. После того как мы обратимся в полицию, все изменится безвозвратно. Той жизни, которую я до сих пор вела, будет положен конец. Вероятнее всего, я останусь без жилья и средств к существованию. Полиция, как только выяснит, что мой брак с Мартином — дутый пузырь, возможно, сразу заберет у меня Кэт, если ее мать все еще жива. Полицейские сами доставят девочку в Аризону. Отнимут у меня эту истерзанную малышку.
Этого нельзя допустить. Она уже столько всего пережила.
Я сама должна отвезти ее к матери.
Но мне понадобятся деньги на билет и еду. Может быть, в сейфе хранятся наличные. Может быть…
Я поворачиваюсь к Белинде.
— Думаю, необходимо составить четкий план действий. И думаю, необходимо проверить, что Мартин прячет в котельной.
Она тупо смотрит на меня, не понимая, о чем я веду речь.
— Пойдемте со мной.
Я быстрым шагом покидаю кабинет, Белинда следует за мной. Мы проходим через холл в кухню. Кэт там. Сидит за столиком у окна, рисует птичек и бабочек восковыми мелками. «Для ребенка» — написала она в верхней части каждого листа.
Улыбаюсь девочке, ласково сжимаю ее плечо. Мне не хватает мужества объяснить ей все прямо сейчас, но она увлечена рисованием и, свыкаясь с ролью старшей сестры, кажется, не замечает моего волнения. Я направляюсь к двери, что ведет на лестницу и в котельную. Открываю ее и, приподняв юбку, спускаюсь по ступенькам.
— Закройте за собой дверь, — тихо велю я Белинде. Не хочу, чтобы Кэт увязалась за нами.
Щелкаю выключателем. Загорается лампочка, что свисает с середины низкого потолка. Деревянная дверца хранилища заперта на висячий замок. Я хватаю лежащий у бойлера тяжелый гаечный ключ, которым обычно отвинчивают или затягивают краники, заношу его над головой и с размаху ударяю по замку. Белинда охает от неожиданности. После нескольких ударов замок сбит с деревянного полотна и отлетает в сторону. На полке, сделанной Мартином, стоят бутылки, в которых, я уверена, содержится отнюдь не тонизирующее средство для волос. Беру одну бутылку и откупориваю ее, ломая на горлышке застывший воск. Подношу бутылку к носу и чую сильный запах уксуса.