Природа хрупких вещей
Шрифт:
— А то что? — спрашивает он, но останавливается.
— Мне все известно, — отвечаю я. — Все про тебя известно. Я знаю, что Кэндис жива. Я отвезу Кэт к ней, и ты мне не помешаешь.
Мартин поднимается на первую ступеньку.
— Я все сообщила полиции!
— Не думаю.
Он поднимается на следующую ступеньку, потом еще на одну.
Я быстро оглядываюсь вокруг, ища, что можно использовать в качестве орудия защиты, но на лестничной площадке нет ничего, кроме столика с изящной стеклянной вазой для цветов. В следующую секунду мое внимание снова приковано к нему.
— Полиция видела все те папки, Мартин, — заявляю я,
Он поднимается дальше.
— Сомневаюсь, что полиция что-то видела. Думаю, ты только-только нашла эти документы.
— Ошибаешься! — выкрикиваю я, видя, что он продолжает подниматься.
— Вряд ли, — спокойно отвечает Мартин. Он уже почти у лестничной площадки, и тут из спальни выходит Белинда. Она полностью одета, в руках у нее нож для вскрытия писем, который лежал на моем туалетном столике. Рядом с ней Кэт. Мне не следовало кричать на Мартина. Господи, ну вот зачем я кричала? Переполошила Кэт. А она не должна ничего этого ни видеть, ни слышать. Но думать об этом я сейчас не могу. Дорогу к двери, что ведет на свободу, нам перегораживает Мартин.
Тем не менее при появлении Белинды он застывает на лестнице.
Я думала, Мартин будет поражен, шокирован при виде Белинды, но он лишь склоняет набок голову и говорит:
— Я предполагал, что найду тебя здесь. Вчера я был в Сан-Рафаэле, и твой дружок Эллиот сообщил, что ты собиралась в Сан-Франциско и попросила его подбросить тебя до вокзала. Сказал, что ты тревожишься за меня, нашла какой-то адрес в кармане моего сюртука и отправилась меня искать.
Мартин уже на последней ступеньке, в нескольких дюймах от меня. Я замечаю, что его пальто и обувь забрызганы грязью, волосы взлохмачены. Значит, домой он добирался пешком. Странно, почему? Впрочем, сейчас над этим некогда ломать голову. Белинда вскидывает руку, в которой держит нож.
— Ты! — кричит она. Голос у нее дрожит, как и рука. — Как ты мог так поступить со мной? А с дочерью? Как ты мог сказать маленькой девочке, что ее мама умерла?
Мартин смотрит на Белинду долгим взглядом, будто недоумевает: зачем спрашивать о том, что и так ясно?
— Так было проще, — наконец отвечает он.
— Проще? — с безысходностью в голосе повторяет Белинда.
— Проще устранить препятствия, осложняющие жизнь, нежели мириться с ними, — говорит он спокойно, ровным тоном. Но глаза его чуть прищурены, и я отчетливо понимаю, что в этот самый момент препятствия для него — это я и Белинда. Теперь у меня нет никаких сомнений, что лошадь сбросила Аннабет не без его помощи и что он легко найдет способ избавиться от Белинды, если решит, что она ему больше не нужна. И от меня тоже. Я для него ничего не значу. Равно как и Белинда. А вот посмеет ли он причинить зло Кэт? Собственной дочери, плоть от плоти его? Решится ли поступить с ней еще более жестоко?
Словно читая мои мысли, Мартин велит Кэт подойти к нему.
— Стой, Кэт, не двигайся, — требую я.
— Кэт, — холодно произносит Мартин, движением головы показывая вниз. — Иди в кухню и закрой за собой дверь.
Я делаю шаг в сторону, своим телом загораживая от него девочку.
— Кэт никуда не пойдет. А ты уходи, Мартин. Сейчас же.
Завораживающие глаза Мартина темнеют. Кэт он
Мартин в одно движение стремительно преодолевает последнюю ступеньку и бросается к Белинде, чтобы выхватить у нее нож.
Взрыв криков, руки тянутся во все стороны. У каждого из нас — своя цель. Я на секунду выпадаю из реальности, вспоминая другое мгновение, очень похожее на это, когда тоже тянулись руки, а раскрытые ладони с растопыренными пальцами были подобны морским звездам. Мыслями я переношусь в Донагади, время замирает. Слышу свист ударов и ощущаю терпкий запах моря, прикосновение холодной пелены вечернего тумана.
В следующее мгновение я снова стою на лестничной площадке с Белиндой и Кэт. Все трое, опустив руки, мы молча смотрим на Мартина, лежащего у подножия лестницы.
Тишина… Мартин не шевелится. Одна нога согнута в колене под несуразным углом; ступенька, о которую он при падении ударился головой, измазана кровью.
Первой обретает дар речи Белинда, все еще сжимающая в руке нож для вскрытия писем.
— Он… он жив? — шепотом спрашивает она со страхом в голосе.
Я отвечаю не сразу. Кэт, стоя подле меня, смотрит на отца, лежащего в неестественной позе.
— Конечно, жив, — быстро отвечаю я, поворачиваясь к Белинде. — Просто неудачно упал, потому что повел себя недостойно. Отведите Кэт в ее комнату, а я спущусь вниз и помогу ему подняться и уйти.
— Что? — Белинда таращится на меня как на сумасшедшую.
Я впиваюсь взглядом в ее лицо.
— Я сказала, что спущусь вниз и помогу ему подняться и уйти. Я абсолютно уверена, что он цел и невредим. Просто потерял сознание, когда упал. Только и всего.
Белинда смотрит на меня, и до нее постепенно доходит, что я пытаюсь сообщить ей в завуалированной форме.
— Идите с Кэт в ее комнату, помогите ей одеться, — отдаю я распоряжение деловитым тоном, как ни в чем не бывало, хотя внутри у меня все дрожит от волнения. — Мы скоро уезжаем. Как и планировали. — Затем я наклоняюсь к Кэт, поворачиваю ее к себе лицом. Она смотрит на меня остекленевшим взглядом. — Он упал по своей вине. Ты это понимаешь? Он упал с лестницы, потому что был сердит и забыл про осторожность. Но к нам он проявил недоброжелательность, и прямо сейчас мы не хотим его видеть. Мы собираемся навестить твою маму, а он пусть уходит. Я помогу ему подняться и уйти. Хорошо?
Кэт в ответ лишь тупо смотрит на меня.
— Хорошо, Кэт? — повторяю я властным тоном, в котором сквозит нежность.
Она едва заметно кивает.
— Не покидайте комнату Кэт, пока я не позову, — тихо говорю я Белинде.
Она кивает и, бледная, с выпученными глазами, уводит девочку с лестничной площадки.
Я спускаюсь вниз, к Мартину. Его красивые глаза открыты, дыхание учащенное, нос и рот в крови. Присаживаюсь возле него на корточки.
Мартин чуть шевелит губами, но не произносит ни слова. Возможно, у него сломана челюсть. Я надеюсь, что он умирает, и в то же время понимаю, что с его смертью наше положение существенно усложнится. Однако, наклоняясь к нему, я думаю не о том, как мне быть, если он умрет. На уме у меня совершенно другой вопрос.