Природа хрупких вещей

Мейсснер Сьюзан

И вдруг над матрасами, над всеми живыми и мертвыми раздается звонкий крик.

Крыша павильона горит.

Глава 16

— Дамы, мы эвакуируемся.

Медсестра, что помогла Белинде разрешиться от бремени, вернулась в сопровождении полицейского и трех сестер милосердия в накрахмаленных черных платьях, обсыпанных пылью. К нам она обращается нарочито спокойным голосом. Но я вижу, что она озабочена: перед ней стоит труднейшая задача — переместить огромное число пациентов в безопасное место. В павильоне сейчас,

наверное, четыреста или пятьсот раненых. Я помогаю Белинде подняться с матраса. Медсестра и монахини с полицейским берут на себя заботу об остальных женщинах из нашей «палаты». Такое впечатление, что Белинда не в состоянии взять в толк, что происходит. Ее лицо ничего не выражает, но глаза говорят: ей не верится, что опять нужно бежать от опасности. Роды оставили ее без сил, к тому же она почти ничего не ела, и посему, едва поднявшись, она начинает валиться с ног. Одна из монахинь забирает у Кэт новорожденную, и Белинда тут же кричит мне, чтобы я взяла ребенка. Монахиня без слов отдает мне малышку. Полицейский подхватывает Белинду на руки и начинает продвигаться к выходу. На моем попечении двое детей: спящий младенец на руках и Кэт. И я принимаю решение отказаться от своего саквояжа. Попросив Кэт еще немного подержать сестренку, перекладываю в саквояж с ее вещами сейф, документы и папину тетрадку. Затем подхватываю его одной рукой, а на сгиб локтя другой руки кладу малышку.

— Держись за мою юбку, Кэт, — строго велю я. — И не отходи от меня!

Кэт смотрит на меня полными страха глазенками, но повинуется. Мы торопливо идем за полицейским, который несет Белинду.

Выходим на улицу, в оранжево-золотистую мглу из дыма и пепла. Над нами летают желтовато-красные угольки, выстреливающие из пока еще незримого приближающегося пламени. Они падают на крышу павильона, которая уже занялась огнем в нескольких местах. Других пожаров я не вижу — вокруг клубится дым, затмевающий все, кроме того, что в двух шагах от меня, — но я чувствую запах гари, забивающийся в нос и рот, ощущаю жар, слышу треск огня. Над руинами здания муниципалитета на противоположной стороне улицы, словно снег, кружит пепел.

Задействованы все возможные транспортные средства: автомобили, фургоны, повозки. В них теперь грузят не только раненых, но и трупы из павильона. Нам сказали, что нас переводят в парк «Золотые ворота», в двух милях отсюда. Белинду и еще несколько пациенток в состояниях разной степени немощности помещают в фургон для доставки белья из прачечной. Когда мы с Кэт подходим к нему, нам говорят, что мы должны своим ходом добираться до парка: реквизированный транспорт предназначен только для перевозки больных и раненых.

— Не оставляйте меня! — кричит Белинда.

Я передаю новорожденную мужчине, помогающему женщинам разместиться в фургоне. Тот вручает малышку Белинде. А она снова умоляет, чтобы я не покидала ее.

— Мы обязательно найдем вас в парке! — обещаю я.

Белинда требует, чтобы ее высадили из фургона, но его дверца закрывается.

Другой мужчина стучит по стенке фургона, подавая сигнал извозчику трогать с места.

Мне трудно определить, в какой стороне запад: солнце прячется за густой пеленой дыма. Остается лишь вместе с толпами других людей следовать за повозками, автомобилями и экипажами. На восток, к паромному причалу, никто не идет. Кто-то спрашивает, почему пожарные бригады не гасят огонь, и я слышу ответ, что пожары пытались потушить все утро, но землетрясение повредило подземные водопроводные магистрали и у пожарных нет доступа к воде. Смех да и только, думаю я, ведь мы на полуострове, с трех сторон окруженном морем. Воды вокруг хоть отбавляй, но доставить ее на улицы нет возможности, и огонь пожирает все, что встречается на пути.

Потом вдалеке раздается взрыв, следом еще один. Должно быть, огонь добрался до чего-то горючего, решаю я. Но человек в военной форме, идущий в нескольких ярдах от меня, объясняет, что военные взрывают некоторые здания, создавая противопожарные заслоны, чтобы пресечь распространение огня.

Я смотрю в ту сторону, где, по моему разумению, находится север,

и думаю о Мартине: он остался лежать у стены на кухне. Пожары бушуют к югу и западу от моего района. Мартину, если он жив, опасность не грозит, по крайней мере пока. У меня мелькает благая мысль: надо бы сообщить кому-то из полицейских, что в моем доме близ Рашн-Хилл находится раненый. Но все полицейские вокруг заняты решением куда более неотложных проблем. И потом, я не могу допустить, чтобы Мартин кому-то, а тем более полицейскому, поведал о том, как он оказался в кухне в таком состоянии.

Впрочем, не исключено, если он сочтет разумным сказать, что причиной его падения стало землетрясение, а после того, как врач залатает его, примется искать меня. Всех нас.

Нет, думать об этом сейчас я не могу. Моя главная забота — уберечь Кэт. Нужно только пережить этот день. Всего один день.

Я отвожу взгляд от кварталов близ Рашн-Хилл и прошу Кэт ускорить шаг.

Бывало, мы с ней подолгу гуляли, и я знаю, что Кэт по силам пройти пешком две мили. Но уже после первой мили она устает. Это ведь не обычная прогулка — вообще не прогулка, а настоящее бедствие. Рядом с нами бредет какой-то мужчина с семьей. Дети его постарше Кэт, и он вызывается понести ее на руках. Я даже не спрашиваю согласия малышки, а просто позволяю мужчине подхватить ее на руки, и мы продолжаем путь: удаляемся от пожаров, направляясь к песчаным холмам, окружающим парк «Золотые ворота».

В этом парке я бывала несколько раз. Он невероятно красив и громаден, больше, чем Центральный парк в Нью-Йорке. Но вот перед нами вырастает восточный вход, и я отмечаю, что идиллическую красоту затмевают реалии нового предназначения этого места: теперь это лагерь беженцев. И землетрясение парк тоже не пощадило. Столбы каменных ворот, словно сложенные из хрустящей корки пирога, опрокинуты. Мы продвигаемся вглубь, и я вижу, что прекрасное здание столовой возле детской площадки стоит без крыши, а стены частично обвалились внутрь.

Народу тьма. Люди в богатых одеждах бродят по соседству с бедняками, бежавшими от ада на востоке города. И даже такой огромной территории не хватает, чтобы приютить всех. Кто-то спрашивает у человека в форме, почему нас не отправили на военную базу Президио, и ему объясняют, что территория базы уже заполнена эвакуированными и пострадавшими из районов пожаров. Нам велено двигаться к лужайке для игры в шары за каруселью и детской площадкой. По пути в парк я воображала, что мы укроемся в оранжерее, если, конечно, она не разрушена. Нет, восхитительное здание оранжереи уцелело, но я не вижу, чтобы кто-то открывал ее двери. Впрочем, мы бы там все не поместились.

Доходим до широкого газона, и мужчина, что нес Кэт, опускает ее на землю.

Здесь вообще нет никакого укрытия. Только деревья, трава и цветы. Беженцы, прибывшие до нас, сидят или лежат прямо на земле. Солдаты воздвигают палатки. Мы с Кэт бродим по лужайке, ища Белинду с малышкой.

Но их нигде нет.

Я смотрю на Кэт. Прежде я ни разу не видела, чтобы она плакала, но сейчас по ее щекам катятся две слезинки. Ставлю на землю саквояж и опускаюсь перед ней на колени.

— Мы найдем Белинду и малышку. Они здесь. Где-то здесь. Мы обязательно их найдем. Хорошо?

Спустя несколько секунд она все же кивает.

Мы очень давно ничего не ели и не пили, поэтому идем к длинному столу с едой и напитками, что организовали военные. Солдаты взяли продукты и воду из ресторанов и гастрономов, не затронутых землетрясением. Стоим в длинной очереди голодных людей под надзором вооруженных стражей, которые требуют, чтобы все соблюдали строгий порядок. Не толкаться, не пихаться, не ругаться. Но, придавленные несчастьем, люди стоят как деревянные, никто и не пытается шуметь в очереди. Наконец, получив свой паек — сваренные вкрутую яйца, сухое печенье и яблоки, — мы с Кэт устраиваемся на свободном пятачке на траве и принимаемся за еду. Моих нагрудных часов у меня с собой нет, и сейчас я имею весьма смутное представление о времени. Одно знаю точно: подкрепившись, мы сразу заснем на единственном одеяле, что дала нам медсестра из Красного Креста.