Природа хрупких вещей
Шрифт:
Наконец мы добираемся до нашей палатки. Соседок, слава богу, еще нет. Кэт одна, лежит на походной постели. Она встречает меня апатичным взглядом, но потом видит у меня за спиной Белинду и чуть прищуривается от удивления.
— Смотри, родная! — обращаюсь я к ней. — Смотри, кого я привела!
Кэт лишь взирает на нас немигающим взглядом.
В первую секунду Белинда опешила, не зная, как реагировать на такой прием, но потом подходит к девочке.
— Я долго добиралась сюда, Кэт, — робко произносит она. — Вы, я слышала, искали меня и малышку. Прости, что нас здесь не было. Я не могла достать экипаж, и сначала в парк меня никто не хотел везти.
Кэт все так же недоуменно смотрит
Белинда опускается перед ней на колени.
— Кэт, хочешь подержать малышку?
Со страхом и сомнением в лице Кэт медленно приподнимается на постели, садится по-турецки. Белинда устраивается рядом с девочкой и вкладывает ей в руки маленький сверточек. И лишь когда Кэт ощущает на руках тяжесть крошечного тельца своей единокровной сестры, пелена недоверия начинает сползать с ее лица. Малышка жалобно пищит, и Кэт принимается бережно укачивать ее. Та затихает. Из-под складок одеяла, в которое она завернута, выглядывает кукольное платьице, перешитое из старого наряда Кэт.
— Я выбрала имя, которое тебе нравится, — продолжает Белинда. — Назвала ее Сарой. Очень красивое имя. Как раз для такой прелестной принцессы, как она, да?
Кэт согласно кивает, не глядя на Белинду.
Я смотрю на это восхитительное, прекрасное зрелище и чувствую, как у меня щемит сердце, вот-вот взорвется. Отдаю Белинде колбасу с печеньем и, оставив ее с детьми, иду улаживать формальности: прошу, чтобы мне выдали еще одну походную постель и внесли имя Белинды в список людей, прикрепленных к нашей палатке. А старые девы, если им что-то не нравится, пусть убираются к черту.
Остаток дня мы воркуем над Сарой и, не обращая внимания на сестер и их недовольные взгляды, ждем избавления.
В субботу утром, проснувшись, мы узнаем благую весть: пожары наконец-то потушили, и лишь несколько очагов в северней стороне продолжают досаждать усталым пожарным. Тем, кто способен дойти до паромов через разрушенную Маркет-стрит, обеспечат бесплатный проезд по заливу до Окленда, где администрация Южной Тихоокеанской железной дороги обязуется выдать всем беженцам по одному бесплатному билету в один конец туда, куда они захотят поехать. Нужно только каким-то образом преодолеть Эмбаркадеро — набережную длиной четыре с половиной мили, что тянется от парка до паромной пристани. Причем ее добрая половина пролегает через тлеющие обломки разрушенного центра города. Ближайший железнодорожный вокзал, откуда идут поезда до Сан-Рафаэлы, где живет Белинда, находится к югу от нас, на Таунсенд-стрит, но никто не знает, не пострадал ли вокзал от чудовищных пожаров, бушевавших в районе Мишн-дистрикт. Не хотелось бы тащиться до Таунсенд-стрит лишь для того, чтобы увидеть груду пепла. В общем, я должна так или иначе доставить нас четверых к паромному причалу, который находится на удалении почти пяти миль.
— Я могу идти, — убеждает меня Белинда, услышав, как я вслух сетую, что женщине, которая совсем недавно разрешилась от бремени, немыслимо преодолеть пешком столь длинный путь.
— Ты только что родила! — восклицаю я. — Нам нужна конная повозка.
Но лошадей не достать. Я это точно знаю. Тех, что выжили, используют для более важных целей, нежели транспортировка женщин и детей к паромам. Можно было бы нанять автомобиль, но только богатые могут заплатить цену, которую заламывают за свои услуги их непорядочные владельцы. На одном автомобиле, что стоит возле парка, висит объявление, в котором сказано, что водитель готов любого вывезти из города за баснословную цену в пятьдесят долларов. Я слышала, что высоко взметнулись цены не только на транспорт. За пределами лагеря беженцев хлеб продают
— Я смогу, — настаивает Белинда. — Мы пойдем медленно. Я смогу. Софи, прошу тебя! Я хочу домой.
Слово «домой» в устах Белинды звучит так же, как у тех из нас, для кого дом — это нечто большее, чем адрес проживания. Белинда совершает путешествие, мы обе с ней странствуем, причем не только последние пять дней. Странствуем с тех пор, как познакомились с Мартином Хокингом и он изменил ее и мою жизнь. Теперь она просто хочет вернуться домой.
Я рада, что у Белинды есть дом, куда она может возвратиться после своей умопомрачительной одиссеи. И я ей по-доброму завидую.
Мы просим, чтобы нам выдали пропуска — единственный способ получить законную возможность выйти на улицы разрушенного города, — и пускаемся в путь вместе с тысячами других беженцев, направляясь на восток, к заливу. Десятки тысяч остаются в парке. Нам есть куда податься, а бессчетному множеству людей просто некуда идти.
Я несу саквояж с одеждой Кэт, сейфом, который пока так и не сумела открыть, и документами, свидетельствующими о том, кем является — или являлся — Мартин Хокинг. Кэт несет сумку из наволочки с пеленками и детскими одеяльцами. Белинда несет Сару. Нас предупредили, что в городе пить воду небезопасно, и каждому выдали по банке консервированного молока, чтобы не умереть от жажды, пока мы не доберемся до паромного вокзала.
Первые две мили бредем в молчании, словно готовимся к тому, что предстанет нашим взорам, когда мы будем идти через Ван-Несс. От едкого дыма и летающего пепла жжет в горле и в глазах, но пока мы не встречаем пепелищ, оставленных пожаром. Пока. Взорванные здания на восточной стороне проспекта Ван-Несс помешали огню распространиться на запад, и сейчас мы видим только разрушения от землетрясения. Упавшие дымовые трубы, покосившиеся стены, разломы на улице. Мы идем мимо людей, чьи дома уцелели. Они просят у нас еду. Не хотят бросать свои жилища без присмотра и идти в переполненные лагеря беженцев — в парк «Золотые ворота» или на военную базу Президио, где имеется продовольствие. К сожалению, помочь мы им не можем: продуктов у нас с собой нет.
Не торопясь, часа через полтора мы достигаем проспекта Ван-Несс. Вся его восточная сторона представляет собой черно-серые дымящиеся руины и кучи булыжников. Пересекаем Ван-Несс, входим в зону пожаров и пробираемся к Маркет-стрит. По пути минуем Полк-стрит — черную ленту развалин. На мгновение я представляю переломанного Мартина, истекающего кровью на кухне. Он объят пламенем, уносящим его в преисподнюю, где ему самое место. Глаза его открыты, и мне неясно, живой он или мертвый. И я не хочу знать. Не хочу, и все. Возможно, он все-таки выбрался из горящего дома. Может быть. Если я захочу это выяснить, придется чуть позже вернуться к тому, что осталось от нашего дома. Но думать об этом я не могу. Не сейчас. Не сегодня.
Мы идем мимо руин некогда массивного здания муниципалитета. То, что не разломало землетрясение, пожрал огонь. Купол все еще на месте, но он абсолютно бесполезен — завис в воздухе на фоне низкого серого неба. От Павильона механики, где Сара родилась всего три дня назад, не осталось и следа. Это было деревянное сооружение, и о его существовании теперь напоминают только зола и сажа. Мы минуем кучи еще горячих кирпичей и покореженного железа, а также почерневшие остовы зданий, построенных из более прочных материалов, нежели дерево. Мимо едут автомобили, на которых развеваются флаги Красного Креста; на передних сиденьях — вооруженные солдаты. Вдалеке, по левую сторону от нас, должен находиться Китайский квартал, но его там нет. Исчез. Стерт с лица Сан-Франциско, будто его никогда и не было.