Природа хрупких вещей
Шрифт:
Эллиот снова пожимает мне руку.
— Огромное вам спасибо за то, что не оставили Белинду в беде, привезли домой. — Он снова поворачивается к ней. — А Джеймс где?
Я прокашливаюсь.
— Может, отпустим экипаж и зайдем в дом?
Эллиот поворачивается к извозчику.
— Позвольте мне. — Он лезет в карман, но извозчик, наблюдавший за нами, видимо, до глубины души тронут столь волнительной сценой воссоединения близких людей. Он заявляет, что денег не возьмет. Ставит возле меня мой саквояж, а также наволочку с пеленками малышки.
— Доброго вам дня.
— Благодарю.
Извочик на прощанье приподнимает шляпу, забирается на козлы и, стегнув лошадь, уезжает.
— Пойдемте в дом, — говорит Эллиот. Обняв одной рукой Белинду, он заводит нас в гостиницу.
Внутри «Лорелея» столь же привлекательна, как и снаружи, хотя не все картины и фотографии, покосившиеся во время землетрясения, выровняли на стенах. У входной двери — ведро с осколками стекла и фарфора. «Лорелея» лишилась части посуды, отмечаю я. Эллиот ставит саквояж и набитую наволочку в большом холле, где я вижу диваны, кресла и холодный камин — единственное темное пятно в убранстве комнаты. Белинда с малышкой на руках усаживается на диван.
— В гостинице все в порядке, не считая посуды? — спрашивает она, кивком указывая на ведро у входа.
— Да, да. Разбились тарелки, несколько светильников и ваз, а так почти все в порядке.
— Спасибо тебе, Эллиот, что присматривал за гостиницей в мое отсутствие. Я ведь рассчитывала, что уезжаю всего на полдня, — устало произносит Белинда.
— Все, об этом больше ни слова, — говорит Эллиот. — Лучше расскажи, что случилось. Где Джеймс?
Белинда поворачивается ко мне. Я встаю с кресла и подхожу к ней.
— Белинда, а что, если мы с Кэт возьмем Сару и пойдем посмотрим твой чудесный сад?
Глядя на меня с благодарностью, но и со смятением во взоре, она вручает мне малышку. Естественно, она хочет поговорить с Эллиотом наедине: то, что она должна сообщить ему о человеке, за которого вышла замуж, сказать непросто.
— Дверь во двор сразу за кухней, вон там. — Она кивком указывает на столовую, где стоят длинный стол и буфет с изогнутым фасадом, в котором сейчас нет посуды.
Мы с Кэт и малышкой через гостиную проходим в залитую солнцем кухню. В раковине — грязные тарелки, кастрюли и сковородки. Видимо, Эллиоту пришлось стряпать для постояльцев.
Направляясь к двери во двор, я слышу, как Белинда говорит Эллиоту:
— Я должна кое-что тебе рассказать.
За несколько дней мы порядком замызгали свои платья, грязнее они уже не станут, поэтому спокойно усаживаемся прямо на траву под персиковым деревом на краю сада. Кэт, мне кажется, не так напряжена, когда держит на руках Сару, поэтому я передаю ей сестренку, и малышка в нежной колыбели детских ручонок скоро засыпает. Белинда расскажет Эллиоту обо всем, думаю я, даже о том, что произошло на лестнице. Возможно, и о том, что случилось потом. Меня охватывает беспокойство. Ведь я этого парня совсем не знаю.
Но знаю то, что Белинда рассказала мне о нем. Она ему доверяет, а он ее любит, это сразу видно. И тем не менее. Наверное, она сообщит Эллиоту и о том, что Кэт вообще-то мне не дочь, что я с ней уеду, и, когда вернусь — а я уже решила,
Кажется, что мы с Кэт и малышкой уже довольно долго сидим в этом прекрасном тихом уголке. Я наслаждаюсь теплым солнышком, чистым воздухом, жужжанием пчел в цветах высоко над нами. Упиваюсь кратким мгновением блаженства, стараясь не думать о том, что завтра повезу Кэт к матери. Какое счастье, что мы хотя бы на час избавлены от пепла, очередей и прочих тревог!
Через некоторое время к нам присоединяется Белинда. Она садится рядом, берет на руки Сару — та уже проснулась и начинает ерзать — и дает ей грудь. Мне хочется спросить, что именно Белинда поведала Эллиоту, но в присутствии Кэт это исключено. Придется подождать, пока она ляжет спать.
Вместо этого я спрашиваю:
— Где он?
— Я настояла, чтобы он шел к себе. Он запустил свою мастерскую, пока дежурил в гостинице вместо меня. Сейчас постояльцев нет. Те четверо, что были, уехали сегодня утром, но думаю, в ближайшие дни надо ждать новых беженцев, так как дороги из города на юг постепенно будут открываться. Пойдемте в дом, искупаемся, отдохнем, переоденемся.
Я смотрю на свое засаленное платье.
— У меня нет другой одежды. Мне пришлось бросить саквояж, когда мы покидали павильон.
— У меня полно платьев, выбирай любые, я в них все равно пока не влезу. Софи, я перед тобой в неоплатном долгу. Все, что у меня есть, твое.
— Ничем ты мне не обязана.
— Обязана. Из всех, кто мог бы мне помочь в Сан-Франциско в самый тяжелый момент моей жизни, именно ты…
Она вспоминает человека, за которого мы обе вышли замуж, не представляя, кто он такой. Может быть, думает, что из-за этого мы должны бы возненавидеть друг друга. На самом деле это обстоятельство сблизило нас, связало крепкими узами. Мы с ней стали как родные.
Какое-то время мы обе молчим. На нас налетает порыв свежего ветра. И я чувствую, что от меня разит потом.
— Ну что, пойдем купаться? — предлагаю я.
Остаток дня мы намываемся, соскабливая с себя многодневную грязь и пыль. Как приятно надеть чистое платье, пусть и не свое! Оно мне чуть коротковато и тесно, но это неважно. К вечеру мы все накупались, отдохнули, благоухаем лимонной вербеной, а отвратительно грязная одежда отмокает в корыте с горячей мыльной водой. Пока мы с Кэт присматриваем за малышкой, Белинда наскоро стряпает для нас ужин: жареную картошку с колбасой и маринованной морковью, заготовленной прошлым летом.