Присягнувшие Тьме
Шрифт:
— Брось винтовку, чертов ублюдок… Я не шучу!
Он все еще колебался, потом отбросил оружие на метр от себя. Не совсем надежное расстояние. Я прошептал:
— Теперь ты тихонько повернешься и…
Что-то сверкнуло у него в правой руке, описав дугу. Я увернулся. Нож из экипировки коммандос просвистел в пустоте. Я надавил коленом ему на почки, вынудив его выпрямиться. Он снова пустил в ход клинок, пытаясь достать меня слева. Мне опять удалось избежать удара, отклонившись назад и упершись пятками в землю.
Он попробовал повернуться.
На этот раз он зацепил мне плечо. Я вскрикнул и рефлекторным движением всадил нож ему под правое ухо. До самой рукоятки. Фонтан артериальной крови прорезал небо.
Гигант наклонился вперед, перевалился с одного колена на другое. Не вынимая ножа, я сделал движение мясника, отрезающего голову быку. Кровь залила мне руки, обдав жаром и без того горящую кожу. Плоть моего убийцы смыкалась вокруг клинка в отвратительном засосе, обволакивала его на манер подводного моллюска.
Подскочив, он встал на подошвы, и ему удалось приподняться, но он тут же завалился назад. На меня обрушились все его сто пятьдесят кило, и у меня перехватило дыхание.
Я потерял сознание, но тут же очнулся, вдавленный в грязь. Моя ладонь по-прежнему сжимала рукоятку ножа. Убийца бил ногами и руками, как гигантский спрут, заливая меня кровью.
Я задыхался. Через несколько секунд я перестану соображать, и это будет моим концом. Мне пока не удалось достигнуть желаемого — довести разрез до его левого уха. Помогая себе второй рукой, я завершил дело.
Потом, отталкиваясь спиной и локтями, я сделал последнюю попытку освободиться. Наконец толстяк качнулся в сторону. Он опять замахнулся, пытаясь достать меня снова, но в руке у него ничего не было. Он два раза перевернулся и, скатившись по склону на несколько метров, запутался в складках своей накидки.
Я выбрался из грязи и прислонился к дереву, чтобы передохнуть. Воздух не шел в легкие, горло перехватило, голова кружилась. Внезапно все мое нутро перевернулось, и меня вырвало у подножия дерева. В висках бешено стучала кровь. Лицо покрывала ледяная испарина — предсмертная испарина.
Не помню, сколько я простоял на коленях. В совершенном изнеможении, в полной прострации. Наконец я поднялся и посмотрел на мертвеца. Он лежал на спине со скрещенными руками в пяти метрах от меня. С откинутым капюшоном, открывающим круглое лицо, обрамленное короткой бородой. Рана на шее походила на ожерелье, черное и ужасное. Рукоятка моего ножа при падении отломилась.
Под громкий стук крови в висках я вдруг сделал открытие.
Этого я тоже знал.
Ришар Мораз, первый подозреваемый в деле Манон Симонис.
Тот человек с кроссвордами. «Еще увидимся», — сказал я ему в баварской таверне. Так и случилось. У него на всех пальцах кольца. Они-то и пустили солнечного зайчика, послужившего мне сигналом.
На среднем пальце левой руки я заметил необычный перстень с печаткой.
И надо же! Я сразу узнал рисунок, украшавший ключицу Казвьеля.
Я задрал правый рукав мертвеца, чтобы кое-что проверить, — на руке была повязка. Я сорвал ее: рана была четкой, примерно десяти сантиметров Длиной, и шла вдоль руки. Это именно он принял Удар Казвьеля в суматохе ватиканских музеев.
Я только что решил одну из своих проблем.
Ту, что брала начало на Симплонском перевале.
75
Вымороженный пейзаж. Голые, сухие деревья. Поля черной земли, словно изрытые свежими могилами. Светлое, до рези в глазах, небо.
Мой взгляд привлекло одиноко стоявшее на вершине холма дерево. Рвущийся к небу пленник земли, окаменевший от холода. Я задумался о своем положении. Мертвец под ногами, правда — где-то наверху, и я между ними.
В тот момент расследование для меня не существовало.
Оно вело меня прямым ходом в ад.
Я решил помолиться. За Мораза, безусловно связанного с тайной «лишенных света» и с делом Манон Симонис, и за невинно пострадавшего Бухольца, проклятьем всей жизни которого была Агостина Джедда.
Потом неуверенным шагом я спустился с откоса. В окружавшем меня безлюдье имелся один плюс: свидетелей не было. Я вернулся к Бухольцу и схватил свой плащ, оставшийся в прихожей на вешалке. Через силу я бросил взгляд в разоренную комнату, где лежал труп врача. Я мысленно восстановил ход событий, чтобы убедиться, что нигде не оставил отпечатков пальцев.
Я закрыл входную дверь, спрятав руку в рукав.
Отъехав от места убийства километров на двадцать, я остановился в подлеске, вытащил чистую рубашку из рюкзака и переоделся. Больное плечо дергало, но рана была поверхностная. Я свалил в кучу рубашку, галстук и пиджак, склеенные спекшейся кровью, вместе со сломанным ножом, который захватил с собой, и все поджег. Огонь разгорался неохотно. Я успел выкурить одну сигарету «кэмел». Когда осталась лишь кучка пепла и остов ножа, я вырыл ямку и похоронил свидетельства своего преступления.
Возвратившись в машину, я посмотрел на часы. Было 17.00. Я решил найти гостиницу в По. Сон и забвение — в ближайшее время я мог думать только об этом.
Я рванул к Лурду, затем свернул на север по шоссе D940 и выехал на Пиренейскую автостраду. Остановившись на минуту у телефонной будки, я звякнул жандармам, чтобы они пополнили списки убитых.
Ведя автомобиль, я стал шепотом читать покаянный пятидесятый псалом Давида — «Miserere». Голова у меня была словно набита ватой, и мне не удалось вспомнить весь текст. Вскоре расследование с его покойниками, вопросами и недоумениями снова овладело моими мыслями. Я думал о Стефане Сарразене. Я не связывался с ним после отъезда из Катании, а вчера он оставил мне три сообщения.