Присягнувшие Тьме
Шрифт:
Я шел по двору. Внезапно я различил белое пятно у основания колонны, подпирающей фигуру святого. Я разглядел светлую волну волос на фоне серой спинки скамьи. Мне сразу же вспомнилась опера Массне «Манон», которую я часто слушал в студенческие годы. Там есть реплика, когда героиня впервые встречает кавалера Де Грие: «На каменной скамье я жду! Придите!..»
Еще три шага, и волнение овладело всем моим существом.
Она была здесь, Манон Симонис.
Призрак, который преследовал меня в течение многих дней. Она сидела, откинувшись на спинку и склонив голову над книгой. Мне не удавалось представить
Манон действительно была блондинкой, скорее светлой шатенкой, но из тщедушного ребенка с фотографии она превратилась в статную женщину атлетического сложения с широкими плечами. Под белым джемпером с выпуклым узором угадывались пышные формы, а руки показались мне очень крупными.
Я подошел ближе и различил ее профиль. И только тогда я снова узнал совершенные черты девочки из Сартуи. Один нос мог служить образцом пропорций. Прямой, нежный, плавно переходящий в щеку под миндалевидным опущенным глазом. Манон читала. У нее было слегка обиженное выражение лица, подчеркнутое приподнятой бровью. Волосы, разделенные на прямой пробор, спадали свободно.
Я кашлянул. Она подняла голову и улыбнулась. И тут грянуло нечто подобное землетрясению. Меня словно выбросило из меня самого. Затмение. Но это уже случилось не со мной. Я превратился во внешний разум, определяющий масштаб катастрофы, произошедшей с моим двойником. И в то же время голос мне нашептывал: «Ты был готов к этому. Все твое расследование было затеяно ради этой встречи, ради этого потрясения».
— Вы французский полицейский?
Она улыбнулась, и зубы влажно блеснули у нее за губами. Манон подвинулась, чтобы освободить мне место на скамье. Ее роскошные формы при этом движении обрисовались еще четче. Анемичная девчушка напоминала теперь бело-розовых красоток с календарей «Плейбоя». Она показала мне книгу в желтой обложке:
— У них здесь есть несколько французских книжек. И все на религиозные темы. Я их выучила наизусть.
Она перечисляла названия, но я не слышал. Я чувствовал себя так, будто меня оглушило взрывом или ослепило ярким светом. Чтобы вернуться к действительности, мне пришлось сделать над собой усилие.
— Вы знаете, зачем я здесь? — спросил я.
— Анджей мне объяснил. Вы приехали, чтобы меня допросить.
— По-моему, вы не удивлены моим визитом.
— Я прячусь уже три месяца. Разумеется, я была готова к тому, что меня найдут. Полиция обожает меня допрашивать.
Что ей известно о ходе расследования? Знает ли она о самоубийстве Люка? О смерти Стефана Сарразена? Нет. Кто бы мог информировать ее здесь, за этими стенами? Разумеется, не Замошский.
Я сел и, ощущая привкус бумаги во рту, продолжил:
— Я не следователь. Не в общепринятом понимании. Я здесь неофициально.
— Что же вас сюда привело?
— Я друг Люка. Люка Субейра.
Она слегка встряхнула головой. Ее улыбка спряталась за гладкими прядями волос. В полутьме она напоминала расплывчатые фотографии шестидесятых. Бусы из плодов и цветы в волосах. Я не застал ту эпоху, но всегда представлял ее себе как благословенное время. Эра идеализма, бунта и музыкального взрыва. Передо мной была одна из фей тех лет.
— Как у него дела? —
— Очень хорошо, — солгал я. — Его повысили, и теперь я веду это расследование.
— Тогда вы зря совершили это путешествие.
— Почему?
— Я вам ничего не смогу рассказать. Я всего лишь мадемуазель Нет-Нет. — Склонив голову набок, она продолжила механическим тоном: — Вы помните, что произошло двенадцатого ноября восемьдесят восьмого года? — Нет. — Знаете ли вы, кто пытался утопить вас в колодце? — Нет. — Сохранились ли у вас воспоминания о коме, которая за этим последовала? — Нет. — Есть ли у вас подозрения по поводу убийства вашей матери? — Нет. — Я так долго могу продолжать… На все вопросы у меня один ответ.
Я закрыл глаза и вдохнул запах зелени, который становился все сильнее. С темнотой приходила сырость. Действительно, приближалась гроза, но в более холодном, более гнетущем варианте, чем в Юра. В польском варианте. Впервые за то время, что я себя помнил, я не хотел курить. Я заметил название ее книги: «Тесные врата» Андре Жида.
— Вам это нравится? — спросил я, не найдя других тем.
На ее лице появилось выражение нерешительности. Ее пухлые губы вызвали у меня мысль об ореолах вокруг ее сосков. Какие они у нее? Такие же нежные и розовые, как и губы? Во мне медленно поднималась какая-то сила. Это не было острое, сумасшедшее, стыдное желание, возникшее у меня при виде директрисы «Маласпины». Но глубокое, радостное, отрешенное от какой бы то ни было мысли.
Сосредоточившись на книге, я настойчиво продолжал:
— Вам не нравится эта история?
— Я нахожу ее… незначительной.
— Вас не волнуют искания этой молодой женщины?
— Для меня религия — это широко открытое окно. И конечно, не такая куцая вещь, как в этом романе.
Подростком я двадцать раз прочитал эту книжку Жида о судьбе маленькой женщины, которая предпочла Бога своему жениху, возвышенную любовь — всем плотским отношениям.
Я отважился на комментарий:
— Жид говорил о самопожертвовании, которого требует приобщение к Богу. Даже сами эти врата — узкая щель, фильтр. В конце — безупречность, которая…
Она прогнала мои размышления непринужденным жестом. Я снова представил себе ее округлости под джемпером, синие жилки, просвечивающие сквозь белую кожу. Во мне продолжал подниматься жар. Неудержимый и знакомый. Я ощутил эрекцию.
— Какое самопожертвование? — спросила она более твердым голосом. — Для того чтобы прикоснуться к Богу, нужно себя уничтожить? Как раз наоборот! Надо быть собой. Прислушиваться к себе, чтобы найти спасение. Это слова Христа — Бог в нас!
— Вы католичка?
— Если бы не была, то здесь бы стала. Здесь больше нечего делать!
Она машинально перелистывала страницы. На лице ее появилось строгое выражение. Я понял, что первая Манон — это только преддверие другой, более глубокой. Теперь ее лицо было суровым, напряженным, мрачным. В девушке нашло секретный приют другое существо: серьезное, строгое, печальное, обладающее ночной красотой.
Я осознал, что она продолжала говорить:
— Что? Извините меня, я немного отвлекся…
Она хрипло засмеялась, почти как мужчина. Тотчас же вернулся свет. Ее маленькие резцы сверкнули между ее губ, как вечные снега.