Приятные ночи

Страпарола Джованфранческо

Однажды, когда Сильверьо был у Писардо и они разговаривали о том и о сём, он, среди прочего, произнёс такие слова: "Писардо, названый брат мой, ты знаешь, как мы любим друг друга. Мне бы очень хотелось услышать, какие способы ты применял, наставляя жену, и как ты добился того, что она у тебя такая послушная и так заботится о тебе. Что бы я ни сказал Спинелле и как бы ласково ни сказал, она отвечает мне дерзко и неприязненно и, кроме того, поступает наперекор моим приказаниям". Улыбаясь, Писардо рассказал Сильверьо со всеми подробностями о приёмах и способах, которые он применил, приведя Фьореллу в свой дом, и убедил его проделать похожее и посмотреть, не поможет ли это, ну а если и это ему не поможет, то он и вправду не знает, какие ещё наставления он мог бы ему преподать. Сильверьо пришлось по вкусу это отличное наставление и, попрощавшись с Писардо, он ушёл от него. Придя домой, он, не мешкая, кликнул жену и, взяв пару своих штанов и две палки, проделал то, что ему посоветовал Писардо.

Увидев это, Спинелла сказала: "Что за новости? Что вы делаете? Какие бредни взбрели в вашу голову?

Или, может статься, вы спятили? Или думаете, будто нам неизвестно, что носить штаны подобает мужчинам, а не женщинам? И чего ради ни с того ни с сего проделывать такие нелепости?" Но Сильверьо ничего не ответил и, продолжая держаться предписанного ему образа действий, принялся поучать Спинеллу, как надлежит вести дом. Поражённая этим, Спинелла, ухмыляясь, сказала: "Может быть, вы считаете, что я всё ещё не знаю, как управляться с вашим хозяйством, и потому с таким пылом наставляете меня в этом деле?" Но муж, промолчав и на это, отправился с женою в конюшню, где проделал с лошадьми то же, что проделал Писардо, и одну из них так же, как тот, убил. Увидев, сколь бессмысленно он поступает, Спипелла подумала, что её муж и в самом деле лишился рассудка, и обратилась к нему с такими словами: "Послушайте, муженёк, заклинаю вас всем святым, скажите, какие беды свалились на вашу голову? Что должны означать сумасбродства, которые вы совершаете, не думая о последствиях. Быть может, вы свихнулись из-за того, что с вами стряслось какое-нибудь несчастье?" Сильверьо ответил: "Я не сошёл с ума, но всех, кто живёт на мой счёт и не оказывает мне должного повиновения, я караю так, как ты видела".

Оказавшись свидетельницею зверской жестокости ошалевшего мужа, Спинелла воскликнула: "Ах, жалкий тупипа! Разве не очевидно, что, дав себя так нелепо убить, ваша лошадь была робкой и несмышлённою тварью? Но что вы задумали? Уже не хотите ли вы проделать со мною то же, что сделали со своей лошадью? Если вы на это рассчитываете, то, бесспорно, глубоко заблуждаетесь. И вы слишком поздно стали принимать меры, которые хотите применить ныне. Кость чересчур затвердела, язва переродилась в рак, и нет у вас больше средств против этого. Вам надлежало своевременно принять меры против воображаемых ваших невзгод. О сумасшедший и безмозглый! Неужто вам невдомёк, какой ущерб и какое бесчестье нанесли вам ваши неисчислимые глупости? И чего вы ими достигнете? Разумеется, ничего". Выслушав речь своей проницательной и умной жены и хорошо зная, что до сих пор бездействовал, потому что любит её чрезмерно пылкой любовью, Сильверьо решил, на свою беду, смириться с выпавшим ему грустным жребием и до самой смерти терпеливо нести своё бремя. Убедившись, что чужие советы не пошли впрок её мужу, Спинелла, если прежде своевольничала на один палец, то в последующем стала делать это на целый локоть { 147 }, ибо женщина, упрямая от природы, скорее претерпит тысячу смертей, чем откажется от твёрдо принятого решения.

147

Локоть - мера длины, равная приблизительно 50 см.

Дамы от души посмеялись над пустою затеей Сильверьо, но ещё больше смеялись они, вспоминая о поединке из-за штанов, кому их носить, и, так как смех всё усиливался, а время летело, Синьора подала знак, чтобы все замолчали и чтобы Катеруцца, следуя установленным правилам, предложила свою загадку, и та, поняв, чего она хочет, произнесла следующее:

Названья, дамы, вам не угадать Той вещи, что несёт вам утешенье, Которым вы привыкли услаждать Досугов ваших лёгкие мгновенья. Свой язычок в губах моих зажать Она даёт со стоном упоенья, И жму я крепко, крепко: ведь едва Его отпустишь - как она мертва.

Прочитанная Катеруццей загадка доставила ещё большее удовольствие, чем её сказка, ибо подала множество поводов к оживлённой беседе. И кто толковал её так, кто этак, но все их толкования были весьма далеки от правильного. Поэтому умница Катеруцца, исполнившись радости и ликования, слегка улыбнулась и, с дозволения Синьоры, в таких словах изъяснила свою загадку: "Моя загадка означает волынку-сордину { 148 }, которая отдаёт свой язычок в рот тому, кто играет на ней: он крепко зажимает его и своею игрой услаждает слушателей". Всем очень понравилось разъяснение тонкой загадки, и всякий осыпал его похвалами. Тут Синьора, дабы не терять дорогого времени, повелела Ариадне последовать установленному порядку, и она, предварительно отвесив должный поклон, с опущенными глазами разомкнула уста и начала следующим образом.

148

...волынку-сордину...
– Видимо, речь идёт о духовом инструменте вроде волынки, носившем название sordelina.

Сказка III

Брат Тиберьо Палавичино снимает с себя монашеский сан; перейдя в белое духовенство и став священником и учителем богословия, он влюбляется в жену резчика по дереву маэстро Кекино; с ведома и согласия мужа, она впускает его в дом; попав в подстроенную ему ловушку, он, застигнутыймужем, позорно бежит, и она спасает его от смерти

Если бы лица духовного

звания, милые дамы, - я имею в виду недостойных, а не добронравных и праведных - ревностно отправляли свои обязанности, подавая добрый пример и живя в чистоте, соответственно своим правилам, тёмный люд и простой народ не посмели бы распространяться о них в своих побасенках и сказках, но питали бы к ним такое благоговение, что, прикоснувшись к поле их одежды, почитали бы себя счастливыми и осенёнными благодатью. Но, так как они толкутся среди мирян, преисполнены мирской суетности, услаждают себя любострастном и творят такое, что сами же нам воспрещают, о них неуважительно говорят где бы то ни было, и в общественных местах, и в домашнем кругу. А раз дело обстоит так, не премину и я рассказать вам сказку о монахе-расстриге, которая, сколь бы длинной она ни была, окажется всё же смешной и занятной и, быть может, доставит вам немалое удовольствие.

Итак, да будет вам ведомо, что во Флоренции, городе знаменитом и древнем, был один преподобный монах, прозывавшийся маэстро Тиберьо. К какому ордену принадлежал этот маэстро Тиберьо, сказать не берусь, так как сейчас этого не припомню. Был он человеком учёным, умелым проповедником, находчивым и остроумным оратором на учёных диспутах, и его глубоко чтили и уважали. По каким-то соображениям, которые мне не известны, он пожелал снять с себя монашеское одеяние и стать священником. И хотя после снятия монашеской сутаны окружавшее его ранее всеобщее почитание несколько поубавилось, всё же его не забыли и некоторые дворяне и особенно простолюдины. И, так как он был внимательным и отзывчивым исповедником, к нему явилась на исповедь одна на редкость красивая женщина, прозывавшаяся Савией { 149 } - это имя, поистине, подходило к скромности такой женщины, какою она была. Муж её был резчиком деревянных фигур, которого звали маэстро Кекино, и в те времена не было никого, кто бы превосходил его в этом искусстве.

149

Савия (Savia) - по-итальянски "благоразумная", "рассудительная".

Итак, Савия, преклонив колени перед маэстро Тиберьо, сказала: "Отец, я лишилась моего исповедника, которому открывала все мои тайны. Прослышав о вашей благоуханной славе и о святости вашей жизни, я избрала вас моим духовным отцом и молю удостоить своим попечением мою душу". Увидев её свежею и прекрасной и похожей на розу в утренний час и разглядев, что она женщина статная и в лучшей поре цветения, маэстро Тиберьо настолько пленился ею, что, исповедуя её, был сам не свой и никак не мог решиться её отпустить. Дойдя до греха любострастия, маэстро Тиберьо спросил: "Питали ли вы, сударыня, в течение известного времени особое влечение к какому-нибудь священнику или монаху, которого вы полюбили?" И она, не задумываясь над тем, куда он клонит, бесхитростно и просто ответила: "Да, отец мой. Я горячо любила моего духовника; он был мне как отец, и я питала к нему должное и заслуженное им уважение и почтение". Услышав о сердечном расположении женщины к своему духовнику, маэстро Тиберьо осторожными и ласковыми словами побудил её сообщить своё имя и звание и указать, где она живёт.

Кроме того, он обратился к ней с просьбою проникнуться к нему полным доверием, любить и жаловать его так же, как она любила и жаловала своего покойного духовника. Наконец, он заявил, что по миновании праздника пасхи, движимый заботой о ней, придёт её навестить, дабы преподать ей духовное утешение. Выразив ему свою признательность и благодарность и получив отпущение грехов, она удалилась. После ухода Савии маэстро Тиберьо погрузился в подробный разбор её красоты и того, как достойно она держалась, и, ещё больше пленившись ею, порешил в сердце своём во что бы то ни стало добиться её любви, в чём, однако, потерпел неудачу, ибо уподобился тому живописцу, который, сумев хорошо набросать рисунок, не сумел столь же хорошо оживить его красками. По прошествии праздника Воскресения Господня { 150 } маэстро Тиберьо отправился к дому Савии и стал прохаживаться перед ним и, когда ему доводилось её увидеть, кивал ей головою и обращался к ней со скромным приветствием. Но, будучи женщиной благоразумной и осмотрительной, она опускала глаза и притворялась, что не замечает его.

150

По прошествии праздника Воскресения Господня...
– т.е. Пасхи, точнее, пасхальной недели.

И, так как он продолжал и в дальнейшем прохаживаться перед её домом и, по своему обыкновению, здороваться с нею, женщина прониклась решимостью больше не показываться ему на глаза, чтобы ни у кого не могло возникнуть никаких порочащих её подозрений. Это немало огорчило маэстро Тиберьо. Но, поскольку его связала такая злая любовь, что освободиться от её пут ему было невмочь, он надумал послать к Савии церковного служку, дабы тот от его имени поговорил с нею и умолил её снизойти к нему и устроить так, чтобы он мог прийти к ней домой и навестить её как духовный отец. Повидавшись со служкой и выслушав его поручение, женщина, будучи разумной и осмотрительной, ничего не ответила. Узнав, что женщина ничего не ответила, хитроумный маэстро Тиберьо рассудил сам с собою, что она - сама осторожность и, стало быть, в её дверь придётся постучать не раз и не два: ведь возведённая на прочном основании башня стоит незыблемо и неколебимо, пока не примутся её рушить. По этой причине он решил не отступаться от начатого и всё снова и снова направлял к ней посольства и, где бы её ни встречал, следовал за ней по пятам.