Приют одинокого слона, или Чешские каникулы
Шрифт:
– Хочешь, пойдем погуляем?
– Можно с вами?
– влезла Лида.
– Нет!
– ответили Вадим с Оксаной хором и так же хором засмеялись: настолько забавно вытянулась Лидина физиономия.
Они шли по узким улочкам, держась за руки. Солнце то ныряло за низкие тучи, то снова выкатывалось - мутно-желтое, подслеповатое, странно большое. Снег лениво поблескивал в его свете, похожий на густую мыльную пену.
Я ее потеряю, думал Вадим. Как бы мы ни выкручивались, все равно этому придет конец. Вся жизнь - псу под хвост. Я-то, конечно, все
Он крепче сжал Оксанину руку.
Итак, она не призналась. Не решилась? Что ж... Он пытался ей объяснить, что так лучше. Она согласилась, но не призналась. Значит, так тому и быть.
– Почему ты не рассказал?
– почему-то шепотом спросила Оксана. Она смотрела под ноги, и между бровями ее пролегла глубокая морщина.
– Почему?
– переспросил Вадим.
– Да потому, что я... Потому что я тебя люблю, Ксанка! Я не могу без тебя. Я не мог ничего сказать, как ты не понимаешь!
– Да нет, все понятно...
– она опустила голову еще ниже.
– Ладно, будь что будет.
– Будь что будет, - повторил Вадим.
– Смотри, какой дом!
– Оксана показала на белый двухэтажный дом в бюргерском стиле. Коричневые планки перечеркивали его крест-накрест, а второй этаж был значительно шире первого и нависал над тротуаром.
– Хотел бы такой?
– Нет.
– А какой бы ты хотел?
– Оксана пыталась казаться беззаботной, она улыбалась, но глаза ее блестели от близких слез.
– Расскажи. Давай представим, что мы хотим построить себе дом.
– Ксан, не надо, - тихо попросил Вадим.
Она хотела что-то сказать, но запнулась на полуслове и замолчала. Слезы вышли из берегов и скользнули по щекам вниз, двумя прозрачными ягодами повисли на подбородке, упали на воротник. Оксана уткнулась лицом в куртку Вадима, ее плечи вздрагивали. Он обнимал ее, не обращая внимания на неодобрительные взгляды прохожих, целовал макушку со смешным завитком волос, шептал что-то непонятное.
«Я не отдам ее никому, - промелькнуло быстро и жарко.
– Я буду врать, буду выкручиваться, буду обвинять кого угодно. Я украду и убью ради нее».
«Ты уже обманул. И убил, - пришло уже спокойнее и холоднее.
– И тоже думал, что делаешь это ради нее. И что? Если бы ты отказался, может быть, всего этого и не было бы?»
– Я не хочу! Не хочу!
– всхлипывая, повторяла Оксана.
– Не бойся, мой хороший, - снова и снова говорил ей Вадим.
– Я тебя не оставлю.
Макс, совершенно запьянцованный, сидел в баре у стойки и на смеси русского с английским пытался рассказать бармену о своем рекламном бизнесе. Бармен вежливо кивал, стараясь, чтобы скука не слишком явно плескалась в глазах.
– Jeste? 29– периодически спрашивал он. Макс кивал, и бармен наливал коньяк в его бокал, почти плоский, размером с маленькое блюдце.
Повернув голову на звук открываемой двери, Макс увидел за спиной входящего Вадима и Оксану: они шли через холл.
– Эй! Идите сюда!
– заорал он.
Оксана отрицательно
– Как погулялось?
– поинтересовался Макс.
– Нормально. Скажи мне лучше, дорогой товарищ, на фига вы все выложили капитану? Кто орал: «Молчите! Молчите!»?
Макс поджал губы, при этом его подбородок смешно сморщился, а четырехдневная щетина встала дыбом.
– Черт его знает. Так уж вышло, - пробормотал он.
– Как-то само собой. Про шантаж случайно вырвалось, а полицай ухватился, как бульдог, и попер. Одно за другим, одно за другим. Ну и вот. Остальным так и говорили: мы, мол, почти все знаем, нет смысла запираться. Да и правда, какой смысл? Тем более, они уже знают, что у нас были трения. И про Генкин рак узнали бы не сегодня-завтра.
– Как там Мишка?
– спросил Вадим, отпив глоток и высокой кружки. Крепкое черное пиво было холодным, но от него сразу стало тепло.
– Да фигово Мишка. Совсем сдал. Лежит, в потолок смотрит, не разговаривает. Не дай Бог такое! У меня Лорка тоже пошаливала, но я старательно закрывал глаза. Чего скандалить? Давай, Вадик, еще разок за Лорку - царствие ей небесное. Если возьмут, конечно. Так вот, я о том, что скандалить - это просто ниже плинтуса. Хотя... Тут, конечно, особый случай. Я тоже вряд ли стерпел бы. Только я отметелил бы по самое не хочу, вместо того, чтобы страдать, как принц датский.
Если на кого-то словесный понос наваливался после нескольких рюмок - в качестве первой стадии опьянения, то для Макса подобное красноречие уже служило пресловутой красной линией. Он говорил быстро, связно и вполне разумно, но потом не помнил из сказанного абсолютно ничего. Дальнейшее развитие событий зависело от качества спиртного: либо он уползал на поиски фаянсового друга, либо тихо засыпал в любом подходящем или неподходящем месте.
– Прикинь, лежит и страдает!
– продолжал заливаться Макс.
– Между нами, девочками...
– тут Макс запнулся, видимо, слово вызвало нежелательные ассоциации, но мысль пробежала огородами, и он продолжил: - Между нами, любить такую... такую... У меня даже слов нет, чтобы ее обозначить. В жизни не встречал такой дуры. А уж я-то их повидал, можешь поверить!
– Помнишь Динку Каретникову, Ксюхину подругу?
– спросил Вадим.
– А как же! Такая штучка - будьте нате. Правда, не склеилось у нас, ну да ладно.
– Так вот она рассказывала про свою соседку, Аллу. У той был любовник - полный кретин. Но она его жутко любила, даже от мужа из-за него ушла. Тот ее послал - любовник, я имею в виду. Так она до сих пор страдает, уже два года прошло. Из Сочи уехала, она там жила. И до сих пор все ждет: а вдруг позвонит.
– И писем не напишет, и вряд ли позвонит!
– громко и фальшиво пропел Макс.
– Это, панове, не любовь, а болезнь какая-то. Впрочем, я тоже так Лорку любил. Она дурковала, а ее любил.