Признание в любви
Шрифт:
Гастон пожал плечами:
— Но какое нам до этого дело?
— Ты не понимаешь ничего, мой дорогой Гастон. Твой разум слеп, как новорожденный котенок. Ты узнал от прачки, где живет этот старый господин, parbleu? [1]
— Припоминаю, она говорила, что в Темперли, но я не уверен. Я плохо говорю по-английски и, возможно, неправильно понял ее.
— Темперли? А где это?
— Это деревня на холме, недалеко от города. Ее можно увидеть от южных ворот в базарный день, когда другие ворота не закрыты. Над деревьями возвышается шпиль собора.
1
Черт
— Хороший ориентир, — отметил Фуке, и Гастон с удивлением взглянул на него.
— Что ты задумал? — поинтересовался он. — Ты хочешь стащить одну из пушек замка и запалить ее перед домом старого эмигранта в Темперли? Ты даже не знаешь, где он находится.
— Это, без сомнения, можно выяснить; — с удовлетворением произнес Фуке. — А выяснив, где он живет, я этого не забуду. Я хорошо запоминаю подобные вещи. Я не забыл, например, того, что мать дала мне фамилию Арблон, чтобы я никогда не забыл о том, что я сын проклятого аристократа, и чтобы ненавидел их всю жизнь, до самой смерти. — Он бережно упаковал маленькую гильотину. — Будет очень забавно повстречать на днях графа де Эстобана… И услышать, что он мне ответит, когда я скажу ему: «Месье граф, мне привиделось ваше кольцо и привиделась ваша шея. И прежде чем я сломаю ее о мое колено, будьте добры, скажите мне, где лежат ваши деньги…» Будет интересно посмотреть, останется ли он таким же холодным и надменным… — Фуке рассмеялся, увидев выражение лица Гастона. — Моя мать знала, что делала, когда учила меня ненавидеть, друг мой. Ненависть — прекрасное тонизирующее средство. Она продлевает жизнь. — Неожиданно его лицо изменилось, и он схватил своего друга за руку. — Кто этот молодой человек, который сошел с лошади и передал ее на хранение часовому? Скажи!
Гастон проследил за его взглядом, устремленным в сторону южных ворот.
— Это всего-навсего городской врач. Он приезжает в госпиталь каждый день.
— В какое время он обычно приезжает?
— Ближе к вечеру. Говорят, неподалеку от тюрьмы живет молодая леди, и он посещает ее после того, как осмотрит пациентов в госпитале.
— У него хороший плащ и красивая шляпа, и перчатки тоже неплохие. Вероятно, он снимает их, когда обходит больничные палаты?
— Да, конечно. Он оставляет перчатки, шляпу и плащ внизу, в комнате старшего офицера и надевает старый халат, предназначенный для обхода.
— Хорошо. — Фуке улыбнулся и продолжил упаковывать игрушки, но на следующий день он очень поразил своего друга, спросив его о том, можно ли ему устроиться санитаром в госпиталь.
Фуке был сильным мужчиной, он мог легко поднимать переворачивать больных, у него были изящные и тонкие руки художника, и, кроме всего прочего, в больнице не хватало санитаров, поэтому его немедленно приняли на работу.
Глава 10
Дни шли за днями, партии в шахматы становились все более интересными и захватывающими, и граф обнаружил, что он не хочет отъезда своего гостя, точно так же, как и старая Жанна, будто лейтенант был тот самый жилец, приезда которого они ждали долгое время. Служанка была рада поговорить на родном языке и тому, что ей есть кому пожаловаться на английскую погоду и не любимых ею англичан.
— Эти англичане, — ворчала она, — никогда не делают то, что говорят. Никогда! Они произносят «добрый день» и при этом кисло улыбаются: это угрюмая и мрачная нация. — Возьмем, к примеру, рынок, — продолжала Жанна. — Им не нравится, если я говорю, что их товар плохой. Во Франции я, бывало, говорила людям, которые продавали капусту: «Посмотрите! Это плохой кочан. Вы думаете, я заплачу за него хорошие деньги? Найдите мне другой, будьте
— Но они так же обращаются и со своими соотечественниками, — утешил ее лейтенант. — А для меня, например, нет ничего хуже, чем английское воскресенье.
— О да, вы правы. — Жанна выразительно поежилась. — Когда монсеньор, мадам Генри де Эстобан и я приехали в Англию, мы не могли понять эти английские воскресенья — на улицах тишина, никаких развлечений, рынки и даже булочные закрыты… Это выглядело зловеще… А как англичане идут в церковь! Молчаливо, словно на похоронах, без всяких разговоров.
Но англичане, которые приходили к лейтенанту, пока он жил у графа, явно не отличались молчаливостью. Английские леди, старые и молодые, постоянно справлялись о здоровье Романтичного француза, и иногда к ним присоединялся Эдвард Бьюмонт, который теперь был в близких отношениях с Филиппом и в свою очередь приводил с собой молодых офицеров из охраны замка.
Монсеньор Эстобан радовался всем, кто появлялся в его доме: смех и молодые голоса ублажали его сердце, как и сердце Жанны, и в конце второй недели он послал записку капитану Буллеру, сообщив, что пребывание лейтенанта следует, продлить еще, так как он по-прежнему нуждается в посещениях аптекаря. Агент охотно согласился, и тогда одна из молодых леди — из тех, кто особо восхищался лейтенантом, — мисс Форсетт, сказала Филиппу, что теперь он сможет поехать вместе с графом на бал, который устраивался в честь ее совершеннолетия.
— А почему вы устраиваете такое веселье по поводу вашего совершеннолетия, мадемуазель Софи? — поинтересовался граф.
— Сама по себе эта дата меня не волнует, — ответила та с легким смешком. — Но в этот день я стану независимой женщиной, монсеньор граф, и буду сама распоряжаться моим богатством и собой.
Граф сдержанно поздравил ее, но; когда взглянул на Филиппа, то встревожился, увидев выражение его лица. Он вспомнил, что, возвращаясь с утренней прогулки, часто заставал его в своей гостиной, разговаривающим по-французски с молодой леди, которую сопровождала лишь старая глухая Жанна. А как-то раз, глянув поверх живой изгороди, обрамляющей его маленький сад, монсеньор Эстобан пришел в смятение, увидев знакомую выцветшую голубую куртку в лесу Темперли, обладатель которой шел в сопровождении леди в розовой шляпке.
Они медленно шли рядом под деревьями, держась за руки, и граф не сомневался в том, что, по крайней мере, один из них позабыл обо всем на свете. И хотя леди была замужем и не нуждалась в дуэнье, на следующий день монсеньор Эстобан решил тоже прогуляться по лесу Темперли, где очень скоро наткнулся на Филиппа Кадо и молодую леди Темперли, сидящих на поваленном дереве.
Март занял в этот день у апреля несколько часов, небо было синим после дождя, а солнце посылало на землю теплые лучи. Граф подошел к ним и, прежде чем они его увидели, заметил; что Филипп держит в своей руке маленькую ручку леди. Правда, он тотчас же ее отпустил и вскочил на ноги, когда эмигрант заговорил.
— Вижу, вы не теряете время в свои последние дни в Темперли, лейтенант, — любезно произнес монсеньор Эстобан. — И погода благоприятствует вам… Леди Темперли, ваш покорный слуга!
Лейтенант пробормотал под нос извинения, поклонился ее светлости и, оставив Сару с графом, широкими шагами направился к дому Эстобана с мрачным выражением лица.
Граф увидел, что прекрасные глаза леди Темперли слегка припухли и покраснели, будто совсем недавно она плакала.
— Разрешите старому человеку занять место молодого рядом с вами, мадам? — мягким голосом спросил он.