Призрак Перл-Харбора. Тайная война
Шрифт:
И ему снова пришлось брать все на себя, чтобы не дать растащить партию и страну по «национальным квартирам».
Замену Ягоде найти оказалось не так-то просто. Земляк Лакоба хитро ушел от предложения, сославшись на плохой слух, посетовал, что может не расслышать «змеиное шипение затаившихся контрреволюционеров и не вырвать их ядовитое жало». И как в воду глядел! 27 декабря тридцать шестого на ужине в доме у своего выдвиженца Берии съел «что-то не то» и в ту же ночь скончался.
Второй кандидат и первый «сокол» страны — Валерий Чкалов — на крыльях всемирной славы так высоко вознесся, что посмел сказать ему в глаза:
И тогда его взгляд разглядел среди серой партийной массы невзрачного — «метр с кепкой» — заведующего отделом руководящих партийных кадров ЦК ВКП(б) Николая Ежова. Приглянулся он во время партийной чистки 1934 года, после того, как, не дрогнув, пачками «вычищал» вольнодумствующих большевиков с дореволюционным стажем. Этот золотник оказался мал, но дорог. Осмотревшись на новой должности, Ежов вскоре арестовал своего предшественника Ягоду и заставил его признаться во всех мыслимых и немыслимых преступлениях. К концу тридцать седьмого почистил НКВД от «слюнтяев и саботажников», а затем принялся за армию и комиссариаты.
При Ежове наркомат работал без выходных и праздников, число «врагов народа» росло, как снежный ком, который безжалостно погребал под собой министров и бульдозеристов, артистов и машинистов, маршалов и рядовых. Чекисты умудрялись обнаруживать террористов даже на забытом богом и чертом Медвежьем острове во льдах Северного Ледовитого океана. Расстрельным командам НКВД не хватало патронов, и их приходилось забирать с армейских складов. Лагеря ГУЛАГа пополнились новой рабочей силой, и «ударные» стройки на Севере и в Сибири снова ожили и «погнали план».
В партии, наконец, закончилась бесконечная болтовня, теперь негромкий голос Вождя хорошо слышали даже на Чукотке.
Маховик репрессий набрал обороты. К середине тридцать восьмого на должности командующих округами приходилось назначать вчерашних капитанов — командиров батальонов, а недавние выпускники рабфаков становились министрами. «Кровавый карлик» явно переборщил, ему повсюду мерещились враги и предатели. Страна, зажатая в «ежовых рукавицах» страха, все дальше отдалялась от социализма и превращалась в одну огромную зону.
И тогда он вспомнил о Берии.
Час Лаврентия пробил. С новой ролью он быстро освоился. Печальный опыт Ягоды и Ежова заставил его действовать более гибко и изобретательно. Исправление линии партии в органах он начал не с арестов, а с освобождения уцелевших профессионалов и выпрямления «перегибов». Загнанная в угол и шарахающаяся от собственной тени интеллигенция, которую он баловал своими появлениями в театральных ложах, приободрилась и снова стала распускать языки. Все чаще физиономия новоиспеченного наркома мелькала среди писателей и артистов. Это вызывало ревность и зависть у «стариков». Молотов и Каганович жаловались, что Берия не дает прохода балеринам из Большого театра.
«Дураки, чего жалуетесь! Пусть лучше щупает их, чем вас», — с иронией бросил Вождь им в лицо.
Лаврентий тогда промолчал, а через неделю положил на стол сводку слухового контроля.
Эта чертова жидовка жаловалась своему усатику Славику на то, что он, Сталин, перестал считаться с мнением старых большевиков и превратил их в холуев, а из партии сделал скопище подхалимов
Лазарь Каганович тоже прикусил язык, когда его ткнули носом в то, что несли его зарвавшиеся братцы по темным углам, и потом не пикнул, когда один из них полез в петлю, а другой пошел под расстрел.
Лаврентий понимал все с полуслова. Стране требовалась передышка, и он посадил на короткую цепь своих «псов». НКВД, как и прежде, выискивал и карал врагов народа, теперь ими стали агенты фашистов и их пособники.
Страна вздохнула от репрессий и сплотилась вокруг единственной надежды и опоры — Иосифа Сталина! Страх на время ушел из-под крыш комиссариатов и начальственных кабинетов. И там опять развязались языки. Лаврентию не требовалось объяснять, что угроза власти исходит не столько от врагов, сколько от соратников. Он так опутал невидимой сетью прожженных партийных аппаратчиков и лихих кавалерийских рубак, что они боялись поверять тайны не то что жене, но и подушке.
«Большой дом» на набережной и служебные кабинеты стали прозрачны, как аквариум. День и ночь опера из Технического управления НКВД записывали каждое слово и вздох. В пухлых наблюдательных делах накапливались фотографии из интимной жизни и многостраничные отчеты о неурядицах и склоках в семьях членов ЦК. Взбрыкивавший иногда старик Калинин перестал коситься на молодых бабенок из Большого и тихо плакался в жилетку по своей жене, собиравшей валежник на Крайнем Севере…
Отчаянный писк птиц прервал размышление Сталина. Под окном на дорожке отчаянно барахтался воробей, пытаясь выбраться из сугроба, рухнувшего с крыши. Стряхнув остатки снега, он поскакал к мусорной кучке, но тут над ним взметнулась серая тень кошки, и когтистые лапы впились в зазевавшуюся птичку.
«Вот так и в жизни: зазевался — и стал добычей, — подумал он, отвернулся от окна и встретился с преданным взглядом Берии. — Знаю я вашу преданность; ты не лучше Ягоды и Ежова. Ты просто умнее и хитрее, но меня не проведешь. Я тебя насквозь вижу».
Заложив правую руку за борт френча, Сталин направился к столу. Берия двигался сбоку. Мягко ступая по ковру, он пытался попасть с ним в ногу.
«Ишь, как старается. Ничего не скажешь, ты, Лаврентий, оказался настоящим кремлевским цепным псом. Малюта Скуратов в подметки тебе не годится, — продолжал размышлять Сталин. — Но меня не обманешь! Недаром говорят — свой пес кусает больнее. На этот случай для тебя припасен хороший намордник. Думаешь, раз Кирова не стало, так и дело с концом. Дудки! Лежит у меня в сейфе папочка, а там его справка, как ты в девятнадцатом в Баку работал на мусавитистскую контрразведку. А к ней твоя расписка имеется. Скажешь, что такое задание партия дала, а кто подтвердит? Колька Ежов всех свидетелей зачистил».
Странное поведение Сталина сбивало Берию с толку. Казалось, он узнал все повадки Хозяина и научился угадывать малейшие желания, но каждый раз тот ставил его в тупик. И сегодня рутинное дело — утверждение списка врагов народа — превратилось в очередную проверку.
Так ничего и не сказав, Сталин тяжело опустился в кресло и возвратился к просмотру «расстрельного списка» номер один. Карандаш медленно скользил по фамилиям и остановился на Марии Спиридоновой.
— Жива еще, старая стерва! — удивился он.