Призвание: маленькое приключение Майки
Шрифт:
Послышался гулкий звук. Будь на месте Майки ее мама, то она без труда бы его распознала: дудели в горн. Но у Майки было простое, а не пионерское детство. «Труба», — так подумала современная школьница.
— Опаздываем! — закричал Никифор и прибавил шагу.
Майка припустила следом.
«Бедный Дурень, — спеша за Никифором, думала она, — ищет непонятно что. Да еще в таком неудобном виде. Вверх ногами, наверное, очень трудно отыскать что-то стоящее…».
«Динь-дон», — звякнул невидимый колокол.
Майка замедлила шаг. «Да
Заштатный Дурень, грустный человечек, уже нашел себя. Он перевернул свою улыбку, и та, сделавшись печальной гримасой, наконец-то подошла к его грустным глазам.
И как она раньше не догадалась?
К Майке мигом вернулась прежняя беззаботность. «Детский мир», притворившийся родной школой, наконец-то смог целиком завладеть ее вниманием.
Слёзы-грёзы-козы
Это был самый неуместный «Детский мир», из всех, какие Майке доводилось видеть.
Во-первых, он имел обманчивый внешний вид.
Снаружи «Детский мир» выглядел крепким и ладным, но внутри заметно отличался от Майкиной гимназии. Стены здесь были до пояса покрашены буро-зеленой краской. Высокий потолок, некогда разрисованный полноцветными картинами из детской жизни, теперь был местами заляпан чем-то белым, серым и бурым — будто на затянувшейся стройке.
Во-вторых, «Детском мире» было битком недетского народу: и взрослые, и такие старички, что им можно было запросто дать сорок лет.
А в-третьих, — и это Майка поняла только хорошенько оглядевшись — в поддельной школе все жило ожиданием праздника: пылали щеки, сияли глаза, плескался смех, и если бы в центре фойе стояла ёлка, а воздух пах апельсинами, то можно было запросто подумать, что скоро Новый год.
Облезлым «Детский мир» выглядел только на первый взгляд.
На лавочке возле окна Майка приметила беловолосого негра в темно-синем костюме. Положив ногу на ногу, с улыбкой гляделся в окно и переливался красотой: зубы у него были сахарно-белые, ладошки розовые, а лицо блестящее, как баклажан…
От темнокожего блондина ее отвлек взрыв смеха.
— Скажи: творог или творог? Если потухло, то когда же погаснет? Земля вокруг себя вертится или вокруг солнца? — люди окружили длинного сухого человека в чем-то тускло-болотном.
Ответов его слышно не было, но, судя по веселью, они соответствовали настроению.
— Минуточку-минуточку… Еще раз! И еще, и еще! А вот так… — неподалеку прыгал юркий седой человек в потертом кожаном пиджаке. Вооруженный большим старомодным фотоаппаратом, он снимал самую восхитительную красавицу, какую Майка только могла себе представить.
Она была даже лучше, чем топ-модель: глаза у нее были большие и темные, кожа смугло-загорелая, а по спине вилась длинная черная коса.
Фотограф, стрекоча своим аппаратом, скакал вокруг нее, как
— Я не понимаю, Варкуша, что вы хотите от меня? — высоким голосом говорила красавица, глядя куда-то поверх людской суеты.
— Душечка! — вскрикивал в ответ тот, приседая и нацеливаясь на нее объективом. — Вы снова будете номерной звездой!
— …Прекратите же эту муку, вы же не зверь, — говорила красавица, слегка виляя черной косой. — Я настаиваю, чтобы идти. Зов скоро, а секретики не готовы, ну, совершенно. Можно подумать, что у меня их нет совсем. И вот стою я перед вами, как простая австралийская баба…
Дальше она заговорила в рифму:
— Стою одна. В косе опилки. Судьба моя не решена, Одна-одна. Ах, где ж ты?! Милый! Совсем одна, опять одна…«Где-то я уже слышала похожий стишок», — подумала Майка, но, очарованная восхитительной женщиной, оставила эту мысль на потом.
— …Уж не лежу во рву некошеном,— мелодично продолжала волшебница, —
Нет, не одна! Не я! Не брошена. Подожжена…Обитателей «Детского мира» поэзия не смутила и даже не развлекла: они все также и занимались своими делами — толкались, бегали и шумели. Сляпанные на разные лады рифмы, кажется, были здесь обычным делом.
— …Дорожка к счастью. Перекошена,— нараспев говорила красавица, —
Но есть — она. И если скажет кто: «Ты — брошена», Не вскрикну я. Мне неважна Чужая соль, что в спину брошена: «Одна-одна-одна-одна»…А далее она застыла, будто заледенев, и если б не иссиня-черная коса волосы и смуглая кожа, то ее запросто можно было назвать «Снежной королевой». — Му! — издал Никифор восхищенный звук. Его переполняли чувства. — Неподдельная му… — он опять умолк. — Самая настоящая му-у-уза! — наконец совладал с собой восторженный умник. Майка шмыгнула носом. Если бы не малые десять лет, то девочка, конечно, не сдержалась бы: она бы от полноты чувств обняла чернокосую женщину, но, будучи еще ребенком, позволила себе лишь затрепетать на расстоянии.