Проблемы жизни и смерти в Тибетской книге мертвых
Шрифт:
Готова ли я к переходу в иное измерение уже сейчас? Не знаю, наверное, все же не полностью. Но я приучаю себя к этим мыслям, чтобы уничтожить или хотя бы сократить страх смерти. Эмоциональный шок наносят неожиданные известия, то, чего не ждешь. А когда какие-либо мысли становятся привычными, они действуют уже не так сильно. Когда вплотную подойдет время моего «ухода из этой Яви», я постараюсь встретить Смерть одухотворенно, раскрыться навстречу великой тайне. И я постоянно поддерживаю в себе все то, что способствует такой позиции, невзирая на протест материалистического общества. Похоже, что мы живем в последний период расцвета материализма, когда он достигает своего абсурда, отрицая необходимость подготовки к смерти. А дальше – прорыв и переход на новый виток спирали развития культуры с частичным возвратом к тому, что было
Хотя я полностью еще не изжила страх перед смертью, все же он у меня не такой, как у большинства людей. Прежде всего, я его в очень значительной мере осознаю и не скрываю от себя. Поэтому я могу обратить внимание на его структуру, рассмотреть, из чего он состоит. В нем почти совсем нет жалости расставания с жизнью и с близкими людьми. На жизнь я уже давно смотрю как на временное явление, как на заданный урок, за который я обязана отчитаться, к тому же в любой неизвестный заранее момент. А что касается близких людей, то часть из них уже находится там, и как раз в смерти я вижу возможность встретиться с ними. Ну а тех, кто, по всей вероятности, уйдет после меня, я часто представляю уже сейчас в иных измерениях, представляю, как они будут там выглядеть, как я смогу их встретить и помочь устроиться в новом для них мире. Так что горечь расставания с земной жизнью у меня почти отсутствует. Именно в этом я вижу свое отличие от большинства людей.
То, что я все же считаю еще неизжитым, непреодоленным в себе – это чисто животный инстинктивный страх. Это скорее страх тела, который, однако, затрагивает и душу, пока она соединена с ним. Возможно, чем дряхлее будет становиться тело в старости, тем меньше будет оставаться и страха за него. А может быть, мне даже захочется скинуть с себя окончательно уставшее и ослабевшее тело, которое станет тормозом для дальнейшего развития. По крайней мере, мне хотелось бы, чтобы это было так, и я сознательно настраиваю себя на это.
В страх смерти у меня входит и страх перед неведомым. Как бы мы ни изучали все, что нам доступно по этому вопросу, как бы ни готовились к переходу, все-таки в акте смерти заключена страшная тайна. Мы входим во что-то совершенно не знакомое нашему привычному сознанию, в какой-то новый мир. Даже Платон не утверждал, что полностью знает, как устроен потусторонний мир. Он, скорее, выдвигал предположения о нем, правда, в отличие от других его предположения были хорошо прочувствованы, продуманы его гениальным умом и опирались на опыт посвященных.
Вероятно, страха перед неведомым полностью избежать нельзя, но его могут хотя бы отчасти уравновесить другие эмоции – противоположно направленные. Например, любопытство, желание раскрыть тайну. Во мне оно так сильно, как ни
в одном из тех людей, кого я знаю. Я действительно иногда не в состоянии сказать, что во мне сильнее по отношению к смерти: страх или любопытство. Для ослабления страха смерти можно сознательно поощрять в себе такого рода эмоции. Для людей, жаждущих адреналина, конкурентом страху смерти выступает азарт борьбы с ней (особенно в случаях угрозы преждевременной гибели). Часто можно наблюдать, как они специально играют со смертью, начиная прыгать с нераскрытым парашютом и дотягивая его раскрытие до самого последнего критического момента. Для тех, кто всю жизнь стремился быть сильным и чувствовал себя таковым, страх перед старческой немощью может оказаться сильнее страха смерти и вызвать желание «вовремя» уйти из жизни. Все эти противодействующие эмоции значительно ослабляют непосредственный инстинктивный страх смерти, и мы можем их в себе целенаправленно развивать.
Известный французский философ Мишель Монтень говорил, что он хотел бы умереть за работой. С материалистической точки зрения это звучит красиво. Но фактически – это желание спрятаться от смерти в привычной деятельности и уйти от налаживания связи между мирами. Если исходить из того, что смерть не означает окончания всего и что к ней надо готовиться заранее, то этот красивый тезис становится очень сомнительным.
В древности человека учили опыту умирания. В те времена люди были ближе к природе и стремились к общению с духами окружающих стихий и
Психологическая наука утверждает, что, доведя любое страшное представление до конца, человек перестает бояться его. Ведь опыт, полученный нами в воображении, мало чем отличается от реального. И в своей жизни мы наряду с реальным постоянно пользуемся воображаемым опытом, иногда даже не отличая один от другого. Все это в полной мере относится и к микросмерти. Поэтому человек, воспитанный в таких культурных традициях, почти совсем не боялся смерти, во всяком случае, значительно меньше, чем большинство наших современников. К тому же он получал поддержку от родственников и друзей, которые по мере своих сил и разумения помогали процессу его перехода в иной мир. Современные же люди своим горем, плачем, отчаянием очень затрудняют положение умирающего, а в дальнейшем также и умершего. Фактически они хотят вернуть его в прошлое. И он, видя тяжелое эмоциональное состояние близких ему людей, никак не может от них оторваться. А это для него пагубно, поскольку в это время его душа должна отрешиться от земных дел, перед ним стоят уже совсем другие задачи. Мало того что он совершенно не подготовлен к смерти, так еще родственники мешают ему ориентироваться в новых переживаниях, заставляют терять его драгоценные и невосполнимые первые мгновения после смерти. К ценности этих первых посмертных мгновений мы еще вернемся.
Такие нормы поведения родственников получили широкое распространение в материалистических культурах. С одной стороны, разлука с близким человеком здесь кажется вечной, а с другой – о нем никто и не думает заботиться, поскольку он вроде бы уже не существует. Поэтому чем громче мы выражаем свое горе, тем больше любви к умершему себе приписываем. Исходя из этого некоторые демонстрируют свою скорбь даже преувеличенно, театрализованно, чтобы уверить окружающих (и самого себя) в своих чувствах к покойному. Но если исходить не из материалистической концепции, то лучше не поддаваться бурным переживаниям, а наоборот, стараться утихомирить свою боль, наполняя ее светлыми лирическими воспоминаниями. Вполне возможно, что разлука с близким человеком еще неокончательная и мы можем встретиться с ним при других условиях. А сейчас ему необходимо уйти, оторваться от
Земли. Ему и так очень трудно. И уж если мы не в состоянии помочь ему в этом переходе, то надо хотя бы не мешать.
Не выражайте слишком бурно свою скорбь по умершему – это мешает ему сосредоточиться на его новой внутренней реальности
В древности помощь в сложном переходе в загробный мир оказывали не только родственники, но и специально написанные для этой цели книги: Египетская и Тибетская книги мертвых. С моей точки зрения, язык Египетской книги можно назвать в большей степени мифологическим, а Тибетской – психологическим. Египетская книга похожа на путеводитель по загробному миру, чем-то напоминающий памятку для туристов, отправляющихся в незнакомую страну, с указанием сложных мест и опасных переходов. Эту книгу часто клали рядом с умершим, а иногда к ней прикладывали даже карту загробного мира.
Такая наглядность кажется мне очень сомнительной. Путь человека в тонкий мир должен проходить через его собственные ментальные образы, которые не могут быть совершенно идентичными у всех. Это все же не поездка на поезде или самолете с одинаковым для всех видом за окном. Знаменитые египетские образы широкой реки как рубикона, переправы на лодке вряд ли в равной мере подходят для всех умерших. Хотя возможно, что для большинства древних египтян водное пространство Нила являлось символическим рубежом, отделяющим один мир от другого. Но, судя по рассказам наших современников, переживших клиническую смерть, не все они встречались с водным пространством. Из их сознания выплывали самые разные образы, хотя в этих образах было немало общих черт.