Прогулки по лезвию
Шрифт:
– У этой квартиры окна на другую сторону не выходят?
– поинтересовался Малков.
– Не, у этой все на одну сторону.
Это вот кухня светится, слева - семнадцатиметровая спальня, а рядом гостиная, двадцать пять метров. В ней тоже иногда свет зажигают.
– И всегда так?
– спросил Важин.
– Только на кухне и в гостиной?
Слегка захмелевший бригадир кивнул и сказал, взяв в руки бутылку:
– Подмигивает гад, как живой. На нашего деревенского кузнеца похож.
Когда тот ещё молодой был и не очень бухал.
Они
– Сторожам надо по стопке оставить. Это у нас как традиция.
– Традиции будем хранить, - ответил Малков, доставая другую бутылку. Как? На посошок?
– Стоп!
– твердо сказал Мясников.
– Завтра работа!
Пока Важин отвозил Мясникова к метро, Малков допивал водку с двумя сторожами. Эти сторожа, крепкие мужики предпенсионного возраста, вокруг которых крутилась свора крупных дворняг, поначалу занервничали, увидев, что Малков хочет остаться, а Важин собирается вернуться сюда, но Мясников их успокоил:
– Не дрейфьте, ребята. Не будут они нашу стройку грабить. Они по своим журналистским делам. Точнее, здешним дерьмом интересуются. Насколько оно ядовито. Но это все в тайне, ребята,.
– добавил крепко захмелевший Мясников.
Вернувшись на стройку, Важин, ещё не выходя из машины, увидел, что в той квартире на шестнадцатом этаже светятся уже два окна. Кто-то включил свет в гостиной, если верить планировке, описанной Мясниковым.
Александр тем временем выведал у сторожей, что именно эти окна и только они светятся в новом доме в вечернее время, а то и всю ночь напролет.
И ещё выведал Александр у сторожей такую потрясающую новость, что когда потом он будет об этом рассказывать Муравьеву, тот выскочит из-за рабочего стола и возбужденно начнет ходить взад-вперед по своему кабинету. Оказалось, что сторожа не раз видели, как по ночам к тому подъезду, где располагалась таинственная квартира, подкатывает машина, какие-то люди входят в подъезд, потом выходят, и машина уезжает... "Мы не присматривались, - сказали сторожа, - время такое, что в чужие ночные дела лучше нос не совать".
– Так!
– сказал Муравьев, потирая руки.
– Теперь мы посмотрим, что там за окна такие. Значит, вы говерите, этот дом целиком принадлежит фирме "ОКО"?
– Они так строят: один дом - себе, другой - городу, - ответил Малков.
– Значит, один себе оставляют?
– задумчиво переспросил Муравьев.
– То есть первый дом фактически может принадлежать Блинову? Очень может быть. Почему бы нам не понаблюдать за окошками? Конечно, понаблюдать!
Как ни уговаривали Важин с Малковым подключить их к наблюдению, Муравьев ответил категорическим отказом:
– Будете мешать моим людям! Вы представьте себе, - сказал он, думая, вероятно, что нашел удачное сравнение, - вот пишете вы свои романы, а я сяду рядом и буду глазеть. Как это вам понравится?
– Смотря как сидеть, - заметил Малков, - если молча, то сиди себе на здоровье.
–
– тут же нашелся Муравьев. Конечно, я буду всякие дурацкие советы давать. Как? Хорошо будет? Нет, будет нехорошо. К тому же Андрей забыл о своей версии. Афонинский след кто проверять будет?
Но теперь и Важин не верил, что Мария может быть у Афонина. Он решил дождаться первых результатов прослушивания таинственной квартиры, а потом думать: ехать или не ехать в деревню.
Глава 2
Афонин доводил грибы на печи.
Сначала он их подвялил на воздухе и теперь доводил на печи. Зима в общем-то была обеспечена. Мукой он разжился у соседки, которая до весны уехала к детям в Тверь, картошка и рыба были свои, керосином он тоже запасся.
С табаком было плохо. Как он не догадался весной его посадить? На следующий год - обязательно! Он выходил в сени, нырял в низкую дверь, там, в крытом дворе, стояла овца и смотрела на Афонина настороженным и в то же время ждущим взглядом. Он открывал ворота и шел гулять по окрестностям с этой овцой, как с собачкой. Овечка щипала пожухлую траву, а Афонин крутил самокрутки с махоркой, курил и думал о жизни. Не о своей жизни он думал, а в целом.
В целом картина складывалась безрадостная. Ну то есть в такую яму летит человечество, что остается удивляться, как этого никто не видит. Более того, некоторые глупцы даже ликуют:
наконец-то зажили! Дурачки. Овечка, честное слово, и то умнее.
– Маня, Маня! Не удаляйся.
Неужели люди не видят, что на носу конец света? Что в двадцать первый век мы вступаем полные вражды и ненависти друг к другу? Что Земля уже с трудом выносит поганцев людей на своем теле? И действительно, что хорошего дали люди Земле? Ну хоть что-нибудь хорошего они дали?
Ничего ровным счетом! Искорежили, замусорили, отравили... "Да нет, - вслух говорил Афонин, - это не пессимизм, это реальность". И что удивительно. Казалось бы, достигли такого технического уровня, что практически все человечество могло бы забыть, что такое борьба за выживание, спокойно работать, творить... Так нет!
Постоянное и устойчивое озлобление всех против всех. Богатые против бедных, бедные против богатых, мусульмане против христиан, католики против православных, православные друг с другом разобраться не могут. Боже, Боже... Неужели никто не спасется?
Как-то даже обидно. Не страшно, а именно обидно. Все впустую. Жизнь и деяния тысяч поколений впустую...
На берегу в кустах были спрятаны удочка и банка с червями. Афонин сделал заброс в любимый свой омуток, здесь Топча умеряла бурный норов - поплавок подолгу кружился на одном месте, можно было положить удилище, развести костерок. Так Афонин и сделал. На воду, на траву падали желтые листья, пригревало неяркое солнце, и знакомая ещё по школьным годам сладкая осенняя грусть заставила забыть мировые проблемы. Даже о поплавке на время забылось, Афонин погрузился в мечты.