Прогулки по лезвию
Шрифт:
Потом была ночь в сторожке. Вместо занавесок газеты, голая лампочка, засиженная мухами, кислый запах от узкой и жесткой постели Отраднова.
Утром Блинов всех собрал, усадил за стол завтракать. Сам больше не пил и объявил, что Соловьев остается, они с Игорем примут "КамАЗы", а сам он, Блинов, сейчас едет в Москву. И подбросит Марию.
Никто его ни о чем не просил, и Мария хотя была польщена, но ожидала от Игоря возражений. Но что тот мог предложить взамен? "Оставайся со мной в сторожке?"
– Решай, - сказал он.
Вот она и решила... И лежит
Мария сочиняла молитвы. Она их сочиняла, забывала, вновь сочиняла и опять забывала... Этот бесконечный процесс, как и воспоминания, давал пусть слабое, но все же утешение в кошмарном безвременье, тускло подсвеченном никогда не гаснущими лампами. К тому же на молитвах она тренировала память. Она шептала:
"Господи! Если есть твоя правда на свете, то дай мне знать. Дай мне знать, Господи, что ты видишь и слышишь меня, что хоть ты ещё помнишь меня.
Я же раба твоя, Господи. Так неужели ты не хочешь услышать меня? Я же Мария. Ведь это имя говорит тебе что-то? Ладно, Господи, я все понимаю. Я буду терпеть и обращаться к тебе постоянно, и когда я сама узнаю, что ты рядом, что ты все слышишь, тогда ты и дашь мне знать о себе. Да, Господи? А пока я буду терпеть, как ты нас учишь. Я буду терпеть, потому что все, что со мной происходит сейчас, - расплата. Я ведь грешила... Родителей я не ценила и не очень любила, своего будущего ребенка я умертвила, судьбой посланного мне человека я предала. Но я все искуплю, Господи!
Я уже совсем другой человек и когда выйду отсюда с твоей помощью, то или уйду в монастырь, или просто буду жить по твоим высшим законам..."
Поначалу она шептала подобные молитвы, не очень-то веря в свои клятвы, но время все же текло, и однажды, стоя в углу на коленях и уткнувшись лбом в прохладную стену, она со страхом и удивлением поняла: все, что она сочиняет в молитвах, все абсолютно естественно и правдиво, все до словечка.
Да, не жила она, а грешила. Да, лицемерила, гонялась за тряпками, мечтала о больших деньгах, машинах и дачах, да, не думала о душе абсолютно. Да, с нелюбимым человеком жила, а любимого бросила. Да, хотела с нелюбимым расстаться, но боялась безденежья. Она молилась и давала зарок, что если Бог ей поможет и она выйдет отсюда живой, то ни за что на свете, ни за какие блага она не вернется к своей прежней жизни. Все, что угодно: монастырь, нищета, бродяжничество, но только не прежняя жизнь!
И от этого твердого решения, и оттого, что она расстается с прошлым без сожаления, Мария почувствовала такое необыкновенное облегчение, что, поднявшись с колен, долго ходила по комнате, пытаясь представит себя в будущем.
Другим утешением для неё было разрешение пользоваться душем в любое время. Вот уж не знала она, сколько спасительной силы в воде.
Особенно в ледяной! (Хотела простудиться и заболеть, а вместо этого получилась закалка.) И хотя дверь в ванную комнату не запиралась, и зеркала не было, и полотенце одно, вафельное, но это был такой праздник, что она иногда специально себя сдерживала, дабы не превращать обливание в обыденность.
Страшно угнетало незнание
Лишить её ориентации во времени, видимо, было одной из задач тех, кто её здесь держал. Но зачем? Какой в этом смысл?
Когда-то она надеялась на свои месячные. По подсчетам до них оставалась неделя с того момента, как её сюда поместили. Но время шло, а никаких месячных не было. Однажды признаки появились, но тут же пропали. Так что и этого календаря она лишилась.
Но события случались и здесь. То у охранников что-то упадет на плите, то запоздалые комары залетят, то муха вдруг появилась. Не простая - крупная, светло-серая и лохматая. Она не вызывала отвращения, как, допустим, зеленые навозные мухи, а, наоборот, казалась вполне даже чистенькой. Мария ждала, когда муха, налетавшись с громким жужжанием вокруг лампочек, наконец сядет так, что её удобно будет рассматривать, глядеть, как она охорашивается, умывается, чистит лапки. Для мухи специально собирались хлебные крошки. С этой мухой, с Жужуней, хорошо было разговаривать, вспоминать свое детство. Жужуня, надо сказать, терпеливо слушала, а потом вообще стала ручной. Прилетала из темных углов, когда её звали: "Цок-цок-цок". А может быть, все это Марии только казалось.
Но главным событием последнего времени был второй приход человека в гражданском костюме. Второе пришествие. Мария готовилась к этой встрече и разработала план, как себя вести, что говорить, о чем спрашивать.
Первое. Понимая, что интересоваться, сколько она уже здесь просидела, бессмысленно, она твердо решила об этом не заикаться. Второе. Вариант тихого помешательства, о котором она также подумывала, был отброшен.как абсолютно бессмысленный. Она поставила себя на место вымогателей - какое им дело, что у неё поехала крыша? Наоборот, нужна спокойная, трезвая беседа, как в прошлый раз, и тогда, может быть, ей удастся хоть что-то узнать.
Справившись о её самочувствии, поинтересовавшись, как кормят, человек в маске сказал:
– У меня хорошие новости. Вроде бы ваш муж начал активно собирать деньги.
– Да?
– спросила она, стараясь не смотреть собеседнику в глаза, мерцающие в прорези маски.
– Какую ж такую сумму вы требуете, что ему приходится её собирать?
– Большую, - ответил мужчина.
– Если большую, то он её никогда не соберет.
– Зачем же он тогда нам сказал, что уже собирает?
– Затем, чтобы потом с чистой совестью сообщить: не собрал.
– Похоже, вы недооцениваете своего мужа.
– С некоторых пор он мне не муж.
И вам, прежде чем меня похищать, следовало бы об этом узнать.
– Мы это знали, - ответил мужчина.
– Я все же надеюсь, что вы его недооцениваете и вскоре все стороны будут удовлетворены.
Миронова усмехнулась.
– Палач утешал свою жертву... Зачем вы отняли у меня крестик?
– неожиданно спросила она.
– Не положено, - сухо ответил "гость".
– Для вашего же блага. А то вскроете себе вены или ещё что-нибудь.