Прогулки по лезвию
Шрифт:
– Сюда?
– переспросил Муравьев и усмехнулся.
– Нет, - подтвердил Афонин, - сюда в ближайшие полгода никто не приедет. Здесь и летом негусто людей, а уж осенью да зимой... Пустыня.
Всего одна бабка-невидимка живет через дом.
– Как это невидимка?
– мгновенно заинтересовался сыщик.
– А так. Она всех нас видит, а мы её нет.
Афонин стал подбивать мужиков на рыбалку. Долго уговаривать не пришлось, он принес с чердака просушенные сети, перекинул их через плечо, показал, где взять весла, и повел гостей к реке.
По реке
– О, какие у тебя тут моря!
– сказал Муравьев.
– Я и не подозревал.
– Это сейчас тихо, а вот подождите, задует, поглядели бы!
– Да видели-видели, - сказал Муравьев, - сами на флоте служили.
Они поставили сети, вошли обратно в реку, расположились на берегу, развели костер, достали бутылку. Выпили, закусили хлебом, лучком, закурили.
– Красота, мужики, - мечтательно произнес Малков.
– Вот где должен жить настоящий писатель.
– Жить-то жить, - сказал Муравьев.
– Но ведь тоже, ты понимаешь...
Ну, скажем, недельку. Но потом-то усохнешь.
– Ничего, не усохну, - сказал Малков.
– Месяца три только так.
А ты как, Андрей?
Андрей молчал. Эти детские разговоры не интересовали его.
– О чем вы спорите?
– наконец сказал он.
– Каждому - свое. Одному и суток здесь много будет, а другой и за полгода не насытится.
– Это верно, - сказал Муравьев.
– А вообще, мужики, - по-прежнему мечтательно, глядя в чистое небо, произнес Малков, - что-то я в последнее время все чаще и чаще задумываюсь: а в чем оно, счастье? Вот вроде бы материально я обеспечен, на здоровье, тьфу-тьфу, тоже не жалуюсь, но счастья-то нету. Так где же оно? И вот носишься на своем джипе по белу свету, а счастья что-то не попадается.
– Надо знать, где носиться, - заметил Муравьев.
– А счастье, как это ни банально звучит, в достижении цели. Не знаю, как у вас, у меня так.
Дело удастся, вот тебе полдня счастья.
Ну, а потом снова работа.
– У нас так же, - заметил Важин.
– Точно также. Получится вещь, когда чувствуешь нутром, что получилась, и вот тут - мгновение счастья. Не полдня, но пара часов полноценного, здорового счастья.
– Нечто вроде первой брачной ночи, - сказал Малков.
– Заметьте, мужики, никто из вас о любви даже не вспомнил. Стареем, мужики.
– Почему?
– отозвался Афонин.
– Я вспомнил...
– Все одновременно подумали о Марии и промолчали. Затем Афонин добавил: - Только любовь - это вовсе не счастье...
– А что же это тогда?
– недоуменно спросил Малков.
– Не знаю...
– Видите ли, - заметил мудрый Важин, - любовь хороша тогда, когда человек созрел для нее. Когда оба созрели. Оказывается, в этой жизни до всего нужно дозреть. Думал ли я в двадцать пять лет, что бриться хорошим опасным лезвием необъяснимое удовольствие? А послеобеденная, допустим, сигара или трубка. Разве двадцатилетний сопляк, тянущий сигарету за сигаретой, может это понять?
– А партия в шахматы у камина!
– иронично подхватил
– А марки, монеты, как у моего Веревкина. Да идите вы все к черту со своим эстетизмом, маниловщиной и ещё не знаю с чем. Дело. Дело! Вот в чем суть человека. Тем-то он и отличается от других теплокровных, что может кумекать и делать дело!
– Дело-то дело, - негромко сказал Афонин, - но и дело надо делать красиво. Ладно, на первом месте работа, а что на втором?
– Опять, что ли, любовь?
– не скрывая язвительности, спросил Муравьев.
– Нет же, - отмахнулся Афонин, - я не о том. Надо уметь радоваться мелочам, без этого жизнь теряет половину смысла.
– Каким ещё мелочам?
– саркастически спросил сыщик.
– Часами на марки глазеть? Полчаса рожу мылить, вместо того чтобы побриться за пять минут? Радуйтесь, кто же вам запрещает. Ну а мы будем дело делать...
Тихо шурша, опадали листья с берез и осин, потрескивал сухими сучьями костер, вода в реке словно застыла.
Важин смотрел на неё и думал, что в целом повесть в его голове уже сложилась, что впереди трудная зима непрерывной работы, то есть прощай поездки, застолья с друзьями, и только кабинет, компьютер, сигареты, трубка да крепкий чай... "Вот тебе и все счастье", - про себя сказал он. И вдруг ему стало тревожно, вспомнились слова Марии "не приедет ли кто сюда", он заволновался, поднялся и сказал:
– Мужики, пойду гляну, как она там. Что-то не по себе.
– Брось ты, - остановил его Муравьев, - я бы почувствовал, если что.
– Я бы тоже почувствовал, - вставил Мал ков.
Но Важин все же ушел. До дома было всего метров триста, и он быстро вернулся, успокоенный, улыбающийся.
– Твоя молодая не спит, хозяйничает.
Они допили водку, ещё покурили и поехали смотреть сети. Рыбы мало попалось: несколько плотвичек, несколько окуньков, пара щурят.
– Извините, - сказал Афонин, - но жарить буду я.
– Давай-давай!
– легко согласились все.
И пока хозяин растапливал маленькую печурку, рыбу почистили, передали ему. Он начал колдовать со сковородой, с маслом, луком и перцем, и в этот момент Важин увидел, что Муравьев и Мария вышли из дома. Он глянул в окошко - сыщик и девушка не спеша удалялись к реке, о чем-то беседуя.
Важин вышел на крыльцо, закурил. Рядом на ступеньку присел Малков, покачал головой.
– Не очень-то он мне нравится.
– Брось, - возразил Важин, - мужик ничего.
– Ничего-то ничего, да слишком себе на уме.
– На то он и сыщик. Просто вы разные люди.
– Дело не в этом, - Сказал Малков, - дело совсем не в этом. Чего он терзает ее? Ты догадываешься, о чем он сейчас говорит?
– Догадываюсь, - неопределенно ответил Важин.
– Видимо, успокаивает...
– Эх ты, писатель. О деньгах он сейчас говорит!
– Мнительный ты стал, Сашка.
Болезненно мнительный.
– Ничего я не мнительный, - ответил Малков и ушел в дом.
А между тем Афганец был прав, Муравьев обрабатывал Марию. Он говорил: