Происхождение христианства
Шрифт:
Даже таюге мечтатели, как фарисеи, считали невозможным справиться с угнетателями без помощи необыкновенного полководца. Но они не возлагали все свои надежды только на него одного. С гордостью высчитывали они, как постоянно растет число их приверженцев в империи, как велико оно в особенности в соседних странах, в Александрии, Вавилоне, Дамаске, Антиохии. Разве все эти иудеи не придут на помощь угнетенной родине, когда она восстанет? И если одному такому городу, как Рим, удалось завоевать мировое господство, то почему же это не удастся великому и гордому Иерусалиму?
В основе Откровения Иоанна лежит иудейское агитационное сочинение вроде Книги пророка Даниила. Оно, вероятно, было написано в эпоху, когда Веспасиан,
Действительно, Иерусалим был городом, который наивным людям, незнакомым с римским могуществом, мог казаться опасным соперником для Рима.
Иосиф Флавий рассказывает, что однажды при Нероне священники сосчитали людей, которые явились в Иерусалим на праздник пасхи. «Священники насчитали 256 500 жертвенных агнцев. А за каждым столом с одним агнцем сидело не меньше десяти человек. Бывало и так, что за таким столом сидело до двадцати человек. Но если даже считать на одного агнца десять человек, то мы все же получаем 2 700 000 душ», не считая нечистых и неверующих, которые не могли принимать участие в пасхальном торжестве.
Хотя Иосиф Флавий ссылается на перепись, все же приводимые им данные невероятны, даже если мы примем, что среди этих двух с половиною миллионов человек были многочисленные крестьяне из окрестностей, не нуждавшиеся ни в крове, ни в пропитании внутри стен Иерусалима. Массовый транспорт пищевых продуктов на большие расстояния тогда возможен был только на судах. Все большие города того времени были расположены на судоходных реках или у моря. О водном транспорте в Иеру-салим не могло быть и речи. И море, и Иордан лежали— от него далеко, и, кроме того, последний был несудоходен. Для такой массы людей в Иерусалиме того времени трудно было иметь в достаточном количестве даже питьевую воду. Ведь городу приходилось отчасти рассчитывать на дождевую воду, которая собиралась в цистернах.
Так же мало вероятно известие, что в Иерусалиме в течение осады, предшествовавшей его разрушению, погибло 1 100 000 иудеев.
Несравненно меньше число, приводимое Тацитом. Осажденные обоего пола и всех возрастов составляли все вместе 600 000 человек. Так как в городе заперлись многие люди, обыкновенно жившие вне Иерусалима, то можно определить среднее число его жителей в последние десятилетия до разрушения в 300 000 человек. Если бы мы его определили даже в 200 000, то для того времени это была бы очень крупная цифра для городского населения. Но цифра Иосифа Флавия показывает, как разрасталось это количество в фантазии иудейского народа.
Но как бы ни был велик и силен Иерусалим, он не мог надеяться на победу без помощи извне. И иудеи действительно рассчитывали на такую помощь.
Но они забывали, что иудейское население вне Палестины было чисто городским населением, что оно было сосредоточено в крупных городах, где оно составляло меньшинство. Но тогда, еще в большей степени, чем позже, к продолжительной военной службе был способен только крестьянин. Жившие в крупных городах массы лавочников, ремесленников и люмпен-пролетариев не могли образовать армию, которая была бы в состоянии устоять в открытом поле против обученных войск. Правда, во время последнего большого восстания Иерусалима возникали и вне Палестины иудейские беспорядки, но они нигде не имели
Без помощи чудотворящего мессии всякое иудейское восстание было безнадежно. Чем отчаяннее становилось положение в Иудее, тем более страстно культивировались в фарисейских кругах мессианские чаяния. Только саддукеи относились к ним скептически. И так же скептически относились они к учению о воскресении, которое было тесно связано с ожиданием мессии.
Как и вся мифология израильтян, так и их представления о загробной жизни не представляли первоначально ничего такого, что их отличало бы от народов, находившихся на той же стадии культурного развития. Факт явления умерших во сне объяснялся тем, что мертвые продолжают вести после смерти личное существование, но бесплотное, призрачное. Обычай хоронить умерших в темной могиле послужил толчком для возникновения взгляда, что это посмертное существование связано с мрачным, подземным местом. Жизнерадостность и жизнедеятельность не могли себе представить, чтобы конец жизни не означал в то же время конец всех наслаждений и радостей, что бесплотное существование может быть не безрадостным и не печальным.
Такие воззрения мы встречаем у израильтян так же, как и у древних греков. Гадес последних соответствовал израильтянскому шеолу, так называлось у израильтян мрачное место, расположенное глубоко в земле и хорошо охраняемое, откуда умершие, раз попав туда, не могли уже никогда вернуться. Если тень Ахиллеса жалуется у Гомера, что лучше быть поденщиком на земле, чем царем в подземном мире, то Екклезиаст (Проповедник) Соломона (составлен в эпоху Маккавеев) говорит, что «псу живому лучше, нежели мертвому льву», и продолжает: «…мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем».
Следовательно, для мертвых не существует никакого воздаяния. Были ли они грешниками или праведниками, их ждет в подземном мире одинаковая судьба. Только в жизни существуют радость и наслаждение.
«Итак иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни, твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем. Все, что мо жет рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» (Еккл. 9:7-10).
В этих словах чувствуется вполне «эллинская» жизнерадостность, но в то же время в них высказывается и вполне «языческое» представление о загробной жизни. Саддукеи сохраняли как раз древние иудейские представления. Но уже в эпоху Екклезиаста зарождались прямо противоположные воззрения.
Жизнерадостность вполне соответствовала народному настроению в эпоху здорового, процветающего крестьянства. После разорения крестьян любовь к этой жизни, радость ее наслаждениями могла сохранять только аристократия; напротив, у низших классов эта жизнерадостность исчезала тем скорее, чем мучительнее становилась их жизнь. Но они еще не зашли так далеко, чтобы отчаиваться во всякой возможности улучшения этой жизни. Чем хуже складывалась последняя, тем крепче хватались они за надежду на восстание, которое принесет им лучшую жизнь и вернет им старую жизнерадостность. Мессия — это была революция, которая, правда, тем больше должна была опираться на сверхчеловеческие силы, на чудеса, чем больше реальные силы складывались не в пользу угнетенных и эксплуатируемых масс.