Прокаженная
Шрифт:
— Иначе нельзя. Без участия простых людей выставки станут напоминать карнавал для людей нашего круга. Развлечений будет масса, но не более того. А награды? Ну, конечно, мы ими осыплем друг друга. Выстави я свое старое пальто и стоптанные калоши, наверняка получу золотою медаль.
Брохвич и Трестка расхохотались, потом Трестка вмешался:
— А мне такая система нравится. Так легко будет получить золотую медаль!
— Ну, у тебя и сейчас есть похвальный лист.
— Сдается мне, исключительно благодаря деликатности экспертов.
— Ничего подобного, Трестка! Ты
— Экспертами по пчеловодству были дамы.
— И мужчины тоже! Быть может, в этом и была ошибка: они больше занимались флиртом, чем пчелами.
— Экий вы насмешник! — засмеялся князь Занецкий.
— Я говорю чистую правду! Любой может понять, что высшая награда по праву принадлежала этому пчеловоду, чем мне или множеству других. Имеющий глаза да увидит! У меня — деньги, образование, я знаком с новейшей культурой производства, а у него один лишь жизненный опыт, ум и крестьянская бережливость. Кто из нас потрудился больше? И при чем тут гербы, имена и общественное положение?
Барский потрогал шею, словно опасался апоплексического удара, и приглушенным голосом изумился:
— Неслыханно в устах аристократа! Что за кощунство!
Вальдемар громко засмеялся, поднял руки и, подражая пафосу графа, воззвал:
— О, смилуйся, граф!
Граф выпрямился, величественный, но удивленный:
— Что? Вы vraiment? [64]
Вальдемар смеялся, расхаживая по комнате. Брохвич шепнул ему на ухо:
— Посмотри! Барского обуяло магнатское безумие. Сейчас его удар хватит.
64
Серьезно? (франц.)
Занецкий старший, коснувшись руки Барского, спокойно сказал:
— Отложим дискуссию! Дорогой граф, выпьемте лучше вина.
И потянул тяжело дышавшего магната к столу. Увидев полные бокалы, Барский успокоился. Майорат посмотрел на него и произнес с усмешкой:
— Все у нас этим и кончается…
Зазвенели бокалы. Брохвич, обняв за плечи Михоровского и Жнина, шепнул:
— Посмотрите только на Вилюся!
Студент стоял в полуоткрытой двери, подавшись вперед, побледнев, затуманенными глазами пожирая поющих цыганок. Вытянув шею, он таращился на них с любопытством новичка и напоминал подстерегающего мышь кота.
Вальдемар усмехнулся:
— Сущие конфетки, верно? Неплохой цветничок!
Но Вилюсь его не слышал.
Брохвич, тихонько подкравшись к юноше, сильным толчком выпихнул его за порог.
Ошеломленный Вилюсь внезапно оказался посреди зала.
Две цыганки бросили в него цветами и закружились вокруг в чардаше.
Вилюсь казался совершенно одуревшим.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся граф Барский.
Ему вторил Морикони.
Вальдемар скривился:
— Юрек, что за глупости? Брохвич заходился от смеха:
— Да ты только посмотри на него! Как он от
Трестка затащил Вилюся назад в кабинет. Юноша скорее был возмущен, чем зол; но он уже осушил несколько бокалов и потому исподлобья воззрился на Брохвича.
— Смотрите, Трестка в роли няньки! — хохотал Брохвич. — Ничего удивительного, Вилюсь — его будущий шурин…
— Оставьте его в покое! Юрек, ты сегодня совершенно шальной, — сказал Михоровский.
Князь Гершторф поднял бокал:
— Господа, выпьем за сегодняшних обладателей наград, и в первую очередь за майората!
— Нельзя — нет панны Риты, а ее тоже наградили!
— От ее лица выпьет граф! — засмеялся Вальдемар, чокаясь с Тресткой.
— Тогда уж — и за мой похвальный лист!
— Непременно!
Посыпались новые тосты. В зале гремела музыка. Пылкая, дикая мелодия чардаша будоражила кровь. Брохвич подошел и широко распахнул дверь.
В кабинет проникали запахи вина, помятых цветов и крепких духов. В зале развеселились не на шутку — громкий смех, болтовня, песни цыганок отдавались в кабинете. Несколько мужчин подошли к двери и неотрывно смотрели в зал.
Черноволосые темпераментные испанки потрясали кастаньетами, их черные глаза рассыпали искры. Красочные, как бабочки, женщины очаровывали красотой движений, соблазняли. Песни, музыка, шум, стук кастаньет и своеобразный запах разгоряченного зала дурманили. Серые глаза Михоровского заискрились, в них блеснул огонь. Горячая кровь уже вскипела в нем. Он сделал шаг вперед, пытался иронически посмеяться над собой, но притяжение зала оказалось сильнее. Внезапно перед ним мелькнули ясное личико Стефы и ее большие темно-фиалковые глаза, затененные пышными ресницами, словно светящие в ночи звезды. Он вздрогнул… видение растаяло. Лицо его изменилось, он равнодушно посмотрел в зал, отвернулся и пожал плечами.
Майорат хлопнул в ладоши. Появился лакей. Михоровский велел подать пальто.
— Вальди, ты уходишь? Бросаешь нас? — удивился Брохвич.
— Потешный ты, Юрек! Доброй ночи!
— Я ухожу с майоратом, — сказал молодой Гершторф.
— И я, и я! — раздалось несколько голосов.
— Ну, тогда и я с вами! — крикнул Брохвич.
Трестка тоже встал, будя задремавшего Вилюся.
Вскоре кабинет опустел.
Когда они проходили через зал, одна из испанок заступила Михоровскому дорогу и, ударяя в кастаньеты, обдала его черным пламенем прекрасных глаз.
Майорат неприязненно отшатнулся.
На улице перед входом стояли ландо и кареты. Кучера почти все спали, клюя носами на козлах. Но Бруно из Глембовичей чутко бодрствовал. Вальдемар попрощался с друзьями и откинулся на подушки. Рядом с ним сел Брохвич.
Когда экипаж тронулся, Брохвич сказал:
— Вальди, ты невероятно изменился.
— Изменился, — словно эхо, отозвался майорат.
XXVIII
Назавтра пани Идалия со Стефой и Люцией возвращались с выставки в ландо Вальдемара. Он сам сидел впереди, рядом с Люцией. Когда они выходили из отеля, швейцар подал Стефе запечатанный конверт. Девушка радостно вскрикнула: