Промежуточный человек
Шрифт:
Наша жизнь в Ути, таким образом, обретала исследовательский характер.
Но если здесь что-то и действительно удалось, так это благодаря знакомству с совхозным бригадиром Федором Архиповичем, Федькой. Влияние Федора Архиповича на жизнь деревни вносило в дело о промежуточном человеке дополнительную ясность.
И конечно же благодаря Дубровину, который оказался здесь не только лакмусовой бумажкой, но и своеобразным катализатором событий. Своим появлением он внес в бытие Анны Васильевны и Константина Павловича новые, непривычные ритмы…
Глава
«ЗАЗЕМЛЕНИЕ»
Удивительные, порой просто непостижимые вещи предстают горожанину, едва он, оказавшись в деревне, ступает, что называется, на реальную почву.
Это Дубровин о своем проникновении в механику сельских отношений.
Новые ритмы в жизни стариков обусловливались энтузиазмом, с каким Геннадий принялся за обустройство своего владения.
Началось с подрубы — нижних, прогнивших венцов бревен, которые нужно было, как мы помним, в доме заменить. Работа эта, требующая специальных навыков и нескольких крепких рук, была нам с Геннадием явно не по силам. По совету соседей, пришлось обратиться к Федору Архиповичу. Сам он, по словам Анны Васильевны, дела не знал, но дружки из строителей у него были.
— Федька с мальцами срубят. Они сделают, але вельми много возьмут, — авторитетно подтвердил Константин Павлович.
Призвали Федора Архиповича.
Коренастый и юркий, в кепчонке набекрень, придававшей ему совсем плутоватый вид, он обошел хату, попинал сапогом прогнившие от земли бревна, потом поплевал на ладони, взял топор и, широко расставив ноги, рубанул сплеча раз, рубанул два, взял выше и еще рубанул, отчего острое лезвие глубоко вошло в трухлявую древесину. Дерево жалобно застонало. Тогда Федор Архипович инструмент отбросил и поставил диагноз:
— Два венца чисто сгнили. Вчетвером и сработаем, если будете помогать. Четыре сотни и стоить будет… — Подумав, Федор Архипович поправился: — Если честно, так пять… Из вашего материалу…
От суммы этой неслыханной Анна Васильевна только руками всплеснула, но, помня просьбу Геннадия не встревать в торги, встревать и не стала.
На том и началась для Дубровина новая полоса.
— Вот знаешь же, что жизнь полосатая, — сказал он мне не через две недели, как было намечено с новосельем, а года через полтора, — но масштабы при этом представляешь весьма условно. Пока не поймешь, что идти приходится не поперек, а вдоль полосы.
Круг наших хозяйственных соприкосновений с сельским миром стал неотвратимо расширяться.
Бревна для подрубы Геннадий пошел просить в конторе. Анна Васильевна здраво рассудила, что ему там никак не откажут. Ему и не отказали…
С вечера рассчитав и распланировав, как за неделю заслуженных на сельхозработах отгулов он все подготовит и завезет, а в пятницу-субботу хату поднимут, обеспечив на следующую неделю фронт отделочных работ, Геннадий поднялся чуть свет и в прекрасно-деловом расположении духа отправился берегом Ути в контору совхоза.
Был понедельник.
Пяток
Начальства в конторе Дубровин не застал. Прождал часа три. Перед обедом позвонил из райцентра Виктор Васильевич и передал бухгалтеру, что задерживается до конца дня.
По дороге назад Геннадий свирельку из чехольчика не вынимал, хотя что-то грустное насвистывал. У кладок его встретила Анна Васильевна, заметила:
— Чего свищешь, Генка? Свистать — к безденежью. — От назначенной Федькой цены она никак не могла успокоиться.
Во вторник утром на месте не оказалось прораба. Но с директором договорились.
— Восемь бревен нам погоды не делают, — сказал Виктор Васильевич. — Завтра к семи приходите на наряд, возьмете машину. Тогда и оформим.
Назавтра машины не оказалось. Директора тоже. С вечера он договорился где-то насчет селитры и уехал организовывать самовывоз… Прораб читал в пустой конторе газету. Выслушав Дубровина, он только руками развел. Ему ничего про бревна не передавали. Видать, Василич замотался, забыл. Поговорили о президенте Рейгане…
В четверг не было прораба, потом прораб был, но не было бухгалтера, уехавшего на самосвале в райцентр за зарплатой, потом не было машин — разъехались, но прораб был и бухгалтер был, а когда наконец уже были все и была машина — бревна на пилораме оказались распущенными на доски, а те, что распилить не успели, были коротки.
В пятницу по дороге с пилорамы его обогнал директорский «уазик». И, резко затормозив, подался назад.
— Деятелям науки и большой и пламенный! — поприветствовал его Александр Онуфриевич. — Прогуливаемся или подвезти?
Выслушав замечания Геннадия относительно порядков, по которым он напрогуливал вдоль реки уже километров сто, Саша вздохнул:
— Да, это у нас пока плохо поставлено…
— А что — хорошо? — грубовато спросил Геннадий.
Но Саша не обиделся.
— Пока не много что, но стараемся…
Безучастным к мытарствам нашего доцента Саша не остался, чему поспособствовало вмешательство директорского водителя, вдруг решительно заявившего:
— Тоже нашли проблему! Участок в лесу совхозу выделен? Собрались да и повалили стволов сколько нужно, чем по конторам ходить…
— А что? — оживился Саша. — Ты, да он, да я… Соседа моего с мотопилой прихватим…
Домой Дубровин вернулся преисполненный надежд.
Кончилась история с бревнами месяца через три, поздней осенью, когда после множества созваниваний и переговоров выбран был наконец удобный для всех воскресный день и компания, «небольшая, но приятная», отправилась на «уазике» в дальний лес, где и были повалены восемь смолистых елей. Пока мы, сжигая обрубленные сучья, грелись у костра, Александр Онуфриевич слетал за трактористом, который был застигнут в момент использования совхозной техники в личных целях, что сделало его сговорчивым и исполнительным. К вечеру бревна были доставлены и свалены около дома.