Промежуточный человек
Шрифт:
— Это надо всю систему менять, — подтвердил адвокат.
— Знал бы, в жизни не полез бы в ту квартиру. — Петя совсем загрустил. — Но и они гуси! Что же они раньше музей там не создавали? Что ж не подписались, если они такие озабоченные?
— По-моему, вполне достаточно, что они статью написали, — заметил адвокат.
— Но справедливость-то должна быть? Закон-то у нас один для всех. Выходит, будь я писатель, а не просто директор универсама, мне квартиру — пожалуйста!
Петя все еще испытывал некоторую двойственность своей жизненной роли. Он еще
Прочитав копии писем, которые Петя с собой принес, Виктор Аркадьевич посмотрел на него, потом на адвоката.
— Что здесь правда, кроме истории с мандаринами? Только честно. Это мне лично нужно знать для пользы дела.
— Если честно и только для вас, — сказал Петя, отчаянно покраснев, отчего веснушки на его рыжем лице засветились, как раздавленная земляника, — то, пожалуй, все.
— В таких вещах я даже себе стараюсь не признаваться, — только и сказал адвокат.
По всем статьям выходило, что завмаг влип. И Сватов с ним заодно.
— В том-то и сложность, что заодно, — понял его адвокат. — Для вашей же пользы, Петя, это дело надо размежевать. Чтобы овцы — отдельно, а бараны, извините, в сторонку. Слишком здесь хитро сплелось. О ваших проблемах мы еще поговорим, а с Виктором Аркадьевичем мне хотелось бы кое-что обсудить конфиденциально. — Он повернулся к Сватову: — Не возражаете, Виктор Аркадьевич?
Виктор Аркадьевич не возражал. Петя не стал задерживаться.
— Вы, значит, сами доберетесь, или я в машине посижу?
— Я отвезу, Петя, — сказал Сватов. — Ты не беспокойся.
— В его-то положении? — усмехнулся адвокат. — Повод для беспокойства как раз есть.
Забегая вперед, скажу, что ничего страшного с Петей не случилось.
Несколько месяцев шло разбирательство, но криминала установить не удалось, хотя справки о жизненном пути завмага (в которой тоже ничего не было, кроме выводов об «отсутствии преемственности» в выделении квартир улучшенной планировки, особенно в центре, из-за чего хорошую квартиру может получить кто попало, даже продовольственный завмаг), справки, разосланной с резолюцией первого секретаря во все инстанции, хватило, чтобы от работы Петю отстранить, лишить звания «Отличник советской торговли», исключить из партии. В тюрьму его, правда, не посадили, хотя и к этому дело вели.
Движимый не столько даже сочувствием, сколько профессиональным любопытством, я даже встретился с секретарем горкома (уже бывшим, так как вскоре он был выдвинут на еще более высокий руководящий пост). Мы были знакомы давно, находились в доверительных отношениях, и я позволил себе поиронизировать насчет безуспешных стараний властей относительно Пети. Ведь так и не сумели собрать доказательства против завмага. Хотя я смог бы их получить за два часа.
— Это интересно, — сказал он. — И что бы ты сделал?
— Я пришел бы в магазин, нашел двух обиженных алкашей — Петя к этому строг. И за двадцать минут узнал бы про него на три уголовных дела. Еще час — чтобы проверить.
Руководитель заговорил совсем доверительно:
— Ты мне вот что скажи… Ну почему мои люди даже этого не могут?
Я промолчал. Не скажешь ведь, что не я виноват в том, что разговаривать с его людьми не желают даже последние алкаши.
— Что же делать?
— Сдаваться. Петя сильнее, имейте мужество это признать.
— Люди будут смеяться. Не смогли подловить завмага…
— Люди уже смеются. Вы его прижимаете за левый ремонт квартиры с «купеческим размахом», создаете комиссию, а та насчитывает… переплату. И строители возвращают ему семьдесят рублей… Сосиски, мясокопчености и прочие деликатесы для актива действуют сильнее ваших распоряжений.
Дубровин об этом высказался так: «Силы были неравны. За спиной первого секретаря горкома стоял лишь аппарат, за спиной завмага — система, этим аппаратом созданная».
Система действительно оказалась сильнее. Забегая еще дальше вперед, скажу, что на бюро обкома партии дело Пети было пересмотрено, в партийных рядах его восстановили, правда с выговором.
В заключение первый секретарь обкома, как бы даже симпатизируя Пете, сказал:
— Согласитесь, что в квартирном вопросе вы, как член партии, могли бы проявить больше скромности.
На что Петя, уже совсем оправившийся, поинтересовался, кто из членов партии эту скромность уже проявил.
— Вы могли бы стать первым…
И члены бюро демократично засмеялись.
— Ведь как нарочно все у нас устроено, — сказал адвокат, дождавшись, когда за Петей закроется дверь, — чем лучше в этой системе человек работает, чем он активнее и предприимчивее, тем он уязвимее.
— Это вы о Пете? — спросил Сватов.
— И о Пете тоже, — сказал адвокат. — Но главное, о его друге Кукевиче. Вы его давно видели?
Чувствовал себя Петр Васильевич неважно, побледнел, осунулся. Сватов встретил его в коридоре прокуратуры и поразился: тот шел с видом человека, который ищет, куда бы упасть.
— Перенервничал я что-то, — смущенно объяснил Кукевич свое состояние, когда они вместе вышли на улицу. — Понимаете, ничего не получается. Хочу, но не могу. Сил не хватает, что ли… напрягаюсь много, но все зря. Да тут еще что ни сделаешь, сразу по носу. Три дела только и успел начать, чтобы по-настоящему, по-задуманному получалось. За все три и вклеили. Министру, правда, нравится, но что министр?
Министр уехал в отпуск. Тут Кукевича и вызвали на коллегию сразу по всем трем делам: заводик, кабинет и коммунхоз в Ути. Прибежал к другу Пете — что делать? Тот говорит: «Бери машину, поезжай к министру прямо в санаторий. Он же и заводом восхищался, и в Ути все поддерживал, и кабинет похвалил». Кукевич только руками замахал: «Шутишь?! Надо же совесть иметь: человек меня и без того поддерживает, как же я отдых его нарушу? Зайду к заместителю по строительству. Он тоже в курсе. Думаю, что поддержит».