Промышленный НЭП

Тыналин Алим

— Ваше предложение интересно, товарищ Краснов, — сказал он без предисловий. — Но слишком опасно. После июньских событий любое неосторожное движение может стоить жизни.

— Понимаю ваши опасения, генерал. Но разве риск бездействия не больше?

Бек задумчиво потер лоб:

— Фюрер готовит Германию к войне. И не к маленькой, пограничной стычке. К большой европейской войне. Против Франции, Англии, возможно — России. Это безумие.

— А если бы он исчез?

— Сейчас это невозможно. Он окружен преданными людьми.

СС охраняет каждый его шаг. Но если найдется человек из его ближайшего окружения…

Бек многозначительно замолчал.

— Есть такой человек?

— Возможно. Но ему потребуются гарантии. Международная поддержка. Новое правительство должно быть признано великими державами.

Мы обсудили детали возможного переворота. Бек предложил сценарий, при котором фюрер будет объявлен недееспособным из-за болезни, а власть перейдет к «Совету национального спасения» во главе с умеренными политиками.

Третья встреча состоялась в еще более экстравагантном месте — в частной ложе берлинской оперы во время представления «Кольца Нибелунгов» Вагнера. Мой собеседник — карл Гордлер, обербургомистр Лейпцига, настоял именно на такой встрече.

— Музыка помогает думать, — объяснил он, когда мы разместились в роскошной ложе. — А поведение публики скрывает наш разговор.

Гортлер, высокий элегантный мужчина с академической бородкой, представлял консервативную оппозицию режиму. Он мечтал о реставрации монархии и возвращении к традиционным немецким ценностям.

— Товарищ Краснов, я не коммунист, — прямо сказал он во время антракта. — Но я понимаю, что у наших стран есть общие интересы в предотвращении катастрофы.

— Какой именно катастрофы?

— Войны, которую готовит Гитлер. Этот человек одержим идеями величия, но не понимает, что ведет Германию к гибели.

Гортлер предложил свой план — переворот силами консервативных политиков и части генералитета с последующим возвращением к конституционной монархии.

— Кайзер Вильгельм уже стар, но у него есть внуки. Страна нуждается в стабильности, в возвращении к проверенным временем принципам.

К концу недели у меня сложилась картина сложной игры, в которой участвовали все ключевые фигуры рейха. Каждый строил свои планы, каждый готов на определенные шаги. Но объединить их в единую операцию представлялось крайне сложным.

Вечером последнего дня я встретился с Мышкиным в номере отеля. На столе были разложены карты, схемы, досье различных участников.

— Что думаете, Алексей Григорьевич? — спросил я. — Реально ли это?

Мышкин задумчиво потер подбородок:

— Реально, но очень сложно. Слишком много игроков, слишком разные интересы. Одно неосторожное движение — и вся конструкция рухнет.

— А если не действовать?

— Тогда через несколько лет мы получим войну. Большую, кровавую войну, которая уничтожит Европу.

Мы составили подробный план, учитывающий

все варианты развития событий. Операция получила кодовое название «Нибелунги», в честь вагнеровской оперы, где происходили наши переговоры с Гордлером.

План предусматривал поэтапные действия:

1. Создание коалиции недовольных среди военных, партийных и государственных деятелей.

2. Ограничение доступа Гитлера к ключевой информации и изоляция его от принятия решений.

3. Провокация внутриполитического кризиса в подходящий момент.

4. Переворот с минимальным кровопролитием.

5. Установление переходного правительства и начало переговоров с великими державами.

Риски были огромными. В случае провала заговорщиков ждала неминуемая смерть. Но потенциальные выгоды перевешивали опасности, мы могли предотвратить мировую войну и изменить ход истории.

Но я знал, что назад пути нет. Операция «Нибелунги» запущена, и теперь оставалось только ждать и готовиться к решающим событиям.

Германия 1935 года балансировала на краю пропасти. И от наших действий зависело, упадет ли она в эту пропасть или найдет путь к мирному будущему.

* * *

Кабинет Сталина в Кремле встретил меня привычной строгостью и полумраком. Тяжелые бархатные шторы не пропускали белый послеполуденный свет, заставляя электрические лампы под зелеными абажурами гореть даже в дневное время. Красное дерево письменного стола блестело натертым воском, отражая золотистые блики от настольной лампы.

Сталин не поднял головы, когда я вошел. Он склонился над географической картой Европы, расправленной поверх обычных документов. В левой руке держал красный карандаш, которым время от времени делал пометки. Трубка с потухшим табаком покоилась в пепельнице из уральского малахита.

— Проходите, товарищ Краснов, — произнес он, не отрывая взгляда от карты. — Садитесь.

Я занял место в кожаном кресле напротив стола. В воздухе висел запах табака, кожи и воска для полировки мебели.

Настенные часы размеренно отбивали секунды. За высокими окнами угадывались очертания кремлевских стен и башен.

Наконец Сталин поднял голову. Его желтоватые глаза внимательно изучали мое лицо, словно пытаясь прочесть мысли. Усы едва заметно дрогнули, верный признак внутреннего напряжения.

— Итак, — сказал он, откладывая карандаш, — расскажите о поездке. И не только об экономических соглашениях.

В его голосе звучала настороженность. Я понял, что придется говорить всю правду.

— Товарищ Сталин, помимо торговых переговоров, я встречался с людьми, которые могут изменить политическую ситуацию в Германии.

Сталин откинулся на спинку стула. Пальцы его левой руки начали барабанить по подлокотнику, еще один признак плохого настроения.

— Продолжайте, — коротко кивнул он.