Пропавшие без вести
Шрифт:
Он шутливо ринулся за нею через порог прачечной. Несколько обнаженных тел стремглав метнулись от него в укрытие, за клеенчатую занавеску, раздался визг, и Иван едва успел увернуться от мыльной волны, выплеснутой сильной женской рукой. Он отскочил назад и, захлопнув дверь в бельевую, запер ее на задвижку.
Смеясь, Иван оглянулся через плечо и встретился о недружелюбным и упрекающим взором черных больших глаз Машуты…
Со стороны прачечной в дверь бельевой нетерпеливо и угрожающе барабанили предпринявшие
— Теперь ты и к Надьке можешь в гости прийти. Для чего непременно ко мне! — пользуясь поднятым шумом, резко сказала Машута.
— Машенька, глупая ты еще, — возразил Иван. — Вот теперь-то уже, кроме любви, нас с тобою никто и ни в чем заподозрить не сможет! Если кто и услышит или заметит, что я у тебя, то никто удивляться не будет. Понятно?
— Значит, все-таки ты не к Надюшке придешь, а ко мне? — вдруг серьезно и грустно спросила Машута.
— Только к тебе… И тихо приду, как мышонок. Никто не услышит, — прошептал Балашов, наклонившись к ней. — Ты думаешь, что я вправду такой?
— Не знаю! — строго оборвала она и громко добавила: — Так сначала мне грязное принесете, сдадите, а уж потом я вам чистое выдам…
— Машка, бесстыдница, среди бела дня заперлась! Отопри! — требовали голоса из прачечной.
Балашов осторожно выскользнул в противоположную дверь бельевой и вышел из помещения. В это время как раз раздались свистки на обед.
Балашов и раньше знал место, в котором мужчины поднимают колючую проволоку, отделяющую женский барак от прочих. Короткий бросок в тот момент, когда луч прожектора был отведен с вышки в сторону, — и Иван поднырнул под ограду. Еще рывок — и он был уже в темном тамбуре. Дверь из барака в тамбур была приотворена. Никем не встреченный в темноте, Иван отстранил рукой плащ-палатку и оказался в закуточке у Машуты.
Она взяла его горячей рукой за руку и решительно, молча потянула к себе на койку.
— Ложись и слушай, — прошептала она, дохнув ему в самое ухо.
Он колебался. Но маленькая рука настойчиво и повелительно потянула его еще глубже во мрак. Он нащупал койку, такую же, на какой спал и сам.
— К стенке двигайся, — снова дохнув теплом в ухо, шепнула Машута.
Иван прижался к переборке. Он чувствовал, что Машута легла тут же, рядом, и готов был втиснуться в стенку, избегая ее прикосновения.
Барак жужжал болтовней вполголоса, шепотами, сдержанным смехом.
— Девушки! Здравствуйте, мои солнышки! — вдруг раздалось от порога звучное приветствие Шикова.
— Митенька, здравствуй!
— Давно не видались с тобой, ясный месяц!
— Здравствуй, Маргоша, — услышал Иван голос Шикова, уже приглушенный и тихий, совсем рядом с собою. — Ты что, заснула, девчонка?
— Ждала-ждала и заснула, — капризно сказала Маргошка. — Иди сюда
— Погоди ты, проснись, королева Марго. Я такое принес, что ты сразу очнешься! — теребил ее за стеною Шиков.
— А что ты такое принес? — лениво и сонно спросила Маргошка.
— Митя, ты говорил, твой дружок Карантин Карантиныч тихий, а он знаешь что отчудил сегодня?!
— Это Надька. Никак не может забыть. Запал ты ей в сердце, — прошептала на ухо Балашову Машута.
— У него с Машутой любовь завелась! — перебила Надю другая женщина.
— Ему одной мало, он на голую Надьку так бросился, что мы только мыльной водой от него упаслись! — подхватила третья.
— Девочки, я вам его приведу под уздцы! — торжественно провозгласил Шиков.
— Не приведешь. Он в Машку влюбился, — возразила ему, должно быть, одна из тех, что работали в прачечной.
В переборку над самым ухом Ивана раздался стук.
— Машута! Карантиныч не у тебя в постельке? — громко спросила Маргошка.
— У меня. Отвяжитесь, дуры! Сами не спите, так хоть другим не мешайте!
— А он тебе даже спать не мешает?! — продолжала Маргошка.
— Я его под подушку кладу!
— Тогда ты, Митька, к нам его не води, он весь в палочках! — сказала Надька, которую Балашов теперь знал по голосу.
— А что, «поносник» наш знаменитый тут? — на весь барак спросил Шиков. — Бронислав Николаич, ты где-е?! Я что-то Людмилы не слышу!
— Ну тебя к черту! — откуда-то сонным голосом отозвался Бронислав. Этот голос Иван узнал сразу.
— Я лекарство тебе принес от поноса. Давай по стаканчику стукнем! — радушно сказал Шиков.
— А мне, Митя, дашь? — игриво спросила Людмила.
— Да зачем тебе, Людка? У тебя ведь поноса нет! — продолжал Шиков.
— Она заразиться от Бронислава рискует. Для профилактики ей налей! — сострила Маргошка. — Людка, иди «профилактику» пить! И мне наливай, — сказала она, обращаясь к Шикову.
Бронислав и Людмила уже сидели тут же, рядом с Иваном, за переборкой, говорили пошлости, стукались кружками, что-то жевали.
— Бр-р! Крепка! — сказала Людмила.
Балашову было до тошноты противно и стыдно. Маша лежала с ним рядом, закрыв ладонями лицо, как будто скованная морозом, недвижная, неживая.
Иван понимал, что ей, привыкшей уже к этим сценам, стыдно сейчас именно перед ним. Захотелось подбодрить ее, погладить по волосам. Но едва он коснулся ее головы рукою, она со злостью его оттолкнула и села.
Иван виновато убрал руку и по-прежнему сжался… Машута посидела с края своей койки, о чем-то раздумывая, потом сама ласково провела ладонью по волосам Ивана, как бы извиняясь за резкость, нашла его руку, дружелюбно пожала пальцы и тихонько легла по-прежнему с края, оставив пространство между собою и им.